Том 2

К врачебному пункту он подошел рановато — Тоси еще не было. Игнат дожидался ее на завалинке, наблюдая от нечего делать за двумя воробьями и воробьихой. Самцы гордо наскакивали друг на друга, распахнув свои пиджачки и неистово чирикая, поливая, видимо, самыми отборными площадными воробьиными словами; а она вприпрыжку скакала, то приближаясь к ним, то отдаляясь. Неожиданно самка издала какой-то воинственный воробьиный клич, и оба вояки, застегнув наспех свои пиджачки, юркнули под крышу. Сверху показался ястреб! Но опоздал… Пальцы у Игната заныли так, что разболелась голова: наблюдать было не за чем, а боль напоминала о себе все больше и больше. Он подумал: «Еще и без пальцев останусь».

Тося издали увидела Игната. Она не знала, идти ей или вернуться, но когда поняла, что он пришел в больницу за помощью, решительно пошла вперед. Тося сразу заметила бледность пациента, когда он встал при ее приближении.

— Что с вами? — спросила она.

— Пустяк. Вот — пальцы.

В комнате она вымыла руки, усадила Игната на табурет и взяла его больную руку в свою. Сколько подобных пациентов она видела, а вот рука у нее не дрожала. И Игнат чувствовал: рука дрожит! Она молча подставила банку с марганцовкой, опустила туда его пальцы и сказала мягко:

— Не надо было грязными листьями… Может плохо получиться.

Игнат не возражал. Он следил за ее руками неотрывно до самого того момента, когда она закончила бинтовать, а затем поднял на нее глаза. Только один раз встретились их взгляды так близко, а Тося отвернулась к окну. У Игната же чуть помутилось в голове, он прислонился к стене. И еле слышно простонал. Тося резко повернулась и тут же бросилась к аптечному шкафу, достала лекарство, накапала в стаканчик, подлив туда воды, и поднесла к губам Игната.

— Не надо, — тихо проговорил он, — не от болезни это.

Она все поняла. Снова отвернулась к окну и сказала почти резко:

— Уходите… Через день — на перевязку. — Потом, открыв дверь в переднюю, увидела женщину с забинтованным холстиной лицом и позвала ее: — Следующий!

Игнат пошел было, но у двери обернулся и спросил:

— К каким часам — на перевязку?

— В любое время от восьми до пяти, — ответила Тося сухо и официально.

Игнат шел на мельницу в раздумье. Первый раз в жизни мир для него сосредоточился в одном лице, ради которого он отдал бы все — политику, идею, жизнь. «Была ли она, идея? — спросил он у себя. — Не ошибка ли молодости все, что я сделал?» И отвечал: «Идея была, но теперь ее нет, давно уже нет. Жизнь тоже была когда-то, но ее тоже нет давно, а есть прозябание заклейменного. И если бы пришлось отдать идею и жизнь ради любви, то… Оказывается, ничего этого нет, отдавать-то нечего». Игнат был сломлен. Но как только он вспомнил, что Тося принадлежит не ему, а Федору, то скрипнул зубами. «У него и жизнь есть, и… идея есть, у него и любовь есть». Но вдруг лицо искривилось, один глаз прищурился, будто прицеливаясь. Пришла мысль: «Есть у него любовь, но… может и не быть… Я — тоже человек».

Матвей Степаныч маятником бегал в открытых дверях мельницы. Ему не хотелось, чтобы мельница стояла без работы, да и помольцы «бунтовали». Увидев Игната, Матвей Степаныч обрадовался:

— Так и знал, придешь. Могёшь работать?

— Могу, — ответил Игнат весело.

Ему было тоже приятно, что вот и он нужен кому-то, нужен, например, Матвею, нужен помольщикам и, может быть, нужен Тосе.

Через день Игнат пошел на перевязку в то же время, как и в первый раз, пораньше, он думал, что в больнице еще никого нет, и хотел так же подождать на завалинке, но дверь оказалась открытой, а в приемной Тося уже перематывала полоску бинта. Игнат вошел с улыбкой. Тося ответила тем же.

— Болит? — было первым ее вопросом.

— Не очень. Ночью больше. Днем некогда болеть.

— Лучше было бы с недельку не работать. — Она разматывала бинт на его руке так, что он не почувствовал боли, он просто не замечал боли.

— Нельзя мне не работать. Надоело без работы.

— А разве вы у Сычева не работали?

— То не работа. На кого я работал там? На кулака. А теперь на всех, для народа.

— И вы тоже считаете его кулаком?

— Конечно… Я только сейчас и почувствовал себя человеком. Новая жизнь открылась для меня, Тося. И вы в этом виноваты.

У Тоси расширились глаза. Она не сводила взора с Игната и спросила прерывающимся голосом:

— Я-то при чем тут?

Вместо ответа он взял здоровой рукой ее руку и припал к ней губами. Потом встал, подошел к двери и улыбаясь сказал:

— Больше мне ничего не нужно. Ничего. — И вышел.

На третьей перевязке Игнат сидел, не проронив ни слова. Тося недоумевала. После того как он ушел, ей казалось, что с Игнатом творится неладное. Почему молчал? Что с ним? Не пошутил ли он над ней? Все эти вопросы ее тревожили, она была беспокойной и дома, но ссылалась на головную боль. Федор советовал ей полежать, не ходить на работу, хотел позвать Зинаиду, чтобы она похлопотала с приготовлением обеда, но Тося категорически от всего отказалась. А на работу выходила даже чуть раньше положенного.

Ни на четвертую, ни на пятую перевязку Игнат не пришел. Вместо него заявился, как новый пятиалтынный, Матвей Степаныч.