Том 2

— Не удивляйтесь. Перед вами — Игнат Дыбин, «бывший эсер, бывший бандит», проживший в ссылке не один год. — Уставшие лошади остановились. Игнат был уже без плаща, а пиджак расстегнул. Он обернулся к Тосе. — Разве вы поймете мою собачью жизнь? Разве вам понять, что я за свои ошибки молодости осужден навечно быть отщепенцем? Разве вы поймете, что счастье — удел других, но не мой? Зачем же вам захотелось знать мою жизнь? Ради развлечения? «От нечего делать»?

Тося была подавлена этими вопросами. И молчала. Она на миг вспомнила ужас детства, тот день, когда узнала о смерти отца, убитого бандитами. Она больше никогда не увидела его и помнит только таким, каким провожала с продотрядом. Она не могла и представить, чтобы такой, как Игнат, мог убить ее отца. Игнат ее заинтриговал. Он явно раскаивался и, может быть, искал сочувствия и помощи. Тося подумала: «Страшная вещь — одиночество среди множества людей». А Игнат слез с повозки, снял полость кибиточки, вынул дуги-обручи и сказал:

— Уже дождя не будет. Посмотрите на божий свет.

Унылая степь, серое небо, мрачные, свинцовые облака представились взору Тоси. Игнат стоял около нее, указывая на этот простор размашисто, растопырив пальцы.

— Все не для меня: ни осень, ни весна. Хорошие и плохие дни — все равно не для меня, не мои. Я — один. И я презираю всех! Всех! — крикнул он, разорвав ворот рубахи.

Он тяжело дышал. Что-то дикое было в его глазах, но в то же время, где-то далеко внутри, Тося чувствовала жалость к этому гордому, одинокому и непреклонному человеку, которого она начинала, как ей казалось, ненавидеть.

— Вам будут говорить обо мне всякое. Пусть. Ваше отношение ко мне я предвижу. Вы включитесь «в общий фронт» моих гонителей. Бейте! Гоните! — Игнат прыгнул в телегу и стал на колени против Тоси, поджав грязные сапоги. — Вы даже можете меня убить. Убейте, и я скажу вам спасибо. Вам этого мало? Вам «от нечего делать» хочется слышать о моих страданиях? Этого не будет — не услышите. Не смотрите на меня так странно — я вас не трону. Если бы это случилось, то погибли бы и вы и я. Я не о себе жалею, но мне жаль вас, трепетную и нежную… Вот и все. — Игнат затихал, повторяя слова: — Вот и все… Вот… и… все.

Игнат оценил мягкий и нежный характер Тоси, и чем дальше, тем больше проникался теплым чувством к ней. А она не осудила его явно, она не слезла в негодовании с телеги и не пошла пешком, не желая ехать с бывшим бандитом. Он повернулся к ней спиной, взял вожжи в руки, потом оглянулся, пристально посмотрел и мягко сказал:

— Простите. Не выдержал. Первый раз за много лет не выдержал.

До Паховки они молчали.

И вот въехали уже в самое село. Тосе открылась картина: соломенные крыши, облупленные глиняные стены, кучи навоза у дворов и на улице. Три огромные собаки встретили их у крайней хаты лаем и рычаньем и провожали метров двести. Впереди через дорогу шел старик и надрывно кашлял.

— Вот моя деревня, вот мой дом родной, — пошутил Игнат, — Здесь вам предстоит жить и… радоваться, наслаждаться счастьем.

Ей показалось, что Игнат сказал это с оттенком издевки. Она неожиданно озлилась и выпалила:

— Буду! Буду наслаждаться! Не издевайтесь! К черту!

Такая вспышка заставила Игната удивленно протянуть:

— Не ду-ума-ал… Вот вы какая!.. — Он восхищенно смотрел на нее, не спуская глаз. Но неожиданно натянул вожжи и, остановив лошадей, сказал торопливо: — Чуть не проехали! Вот она, хата Земляковых. — Он завернул к крыльцу, снял чемоданы и, увидев на двери замок, пояснил: — Федор на работе, конечно. Миша — тоже. Придется вам подождать. — Потом поставил чемоданы на крыльцо и подал руку Тосе. — Простите, Тося. Прощайте.

Она задержала руку в кармане пальто, но… все-таки подала ее, проговорив сурово:

— Почему «прощайте»?

— Мы уже с вами больше не увидимся. Постарайтесь на меня не обращать внимания — вам же будет от этого лучше, — И он, не дожидаясь каких-либо слов от Тоси, быстро откатил от крыльца, переехал улицу и исчез в воротах двора Семена Трофимыча Сычева.

Так в слякотный, облачный, серый осенний день никто и не увидел, как Тося приехала с Игнатом со станции. Она присела на чемодан. Вот она и в Паховке. Но почему уже не хотелось никаких сюрпризов и не хотелось даже идти в правление кооператива за Федором? Может быть, потому, что устала, а может быть, ей просто стало немножко грустно в чужом селе. Неожиданно она услышала рядом голос:

— Чего же это ты, девка, голову повесила? — То спрашивала ее Матрена Васильевна Сорокина. — Ты чья же? Уж не Федора ли женка?

Тося встала и кивнула в знак подтверждения.

— Да чего же ты на крыльце-то сидишь? — спросила Матрена Васильевна.

— Я только сейчас приехала. Вот только-только. — Тося повеселела.

— Ну и заходи, пожалуйста! Чай, домой приехала. Я знаю, где у них ключ захоронен. — Матрена Васильевна стала на балясину крыльца, сунула руку под застреху и достала ключ. — Вот он. Они ведь вдвоем живут, два брата, да Зинаида ходит стряпать к ним. Кому надо, тот и возьмет ключ. Заходи-ка, заходи-ка, девонька, — приглашала Матрена Васильевна как в свой дом.