Том 2

Березник…
Заприметив кровлю,
Антенн еловые шесты,
Как перед первою любовью,
Вдруг оробел за полверсты.

Свет Марьевка!
Но где же радость?
Где теплота?
Где встречи сласть?
Томительная виноватость
В груди отравой разлилась.

Виновен?
В чем?
Припоминаю
Всю трудно прожитую жизнь,
Ромашки белые сминаю,
Топчусь на месте,
Хоть вернись.

Напомнили мне стебли-травы,
Напомнил голубынь-цветок,
Что я хотел ей громкой славы.
Хотел.
И сделал все, что смог.
Другой деревни нет известней
Ни по соседству, ни вдали.
Она заучена, как песня,
Поэтами моей земли.

Слова кресалами кресаля,
Высокий я возжег костер.
Что ж горько так?
Не от письма ли
С унылой жалобой сестер,
Что жизнь в деревне
Стала плоше,
Что хлеб попрел,
Раздельно скошен,
Что в роковом ряду имен
Их председатель.
Вновь сменен…

А помню,
Светлым и крылатым,
Когда и рук не натрудил,
Мальчишкою в году тридцатом
Я агитатором ходил.

Но главное не в окрыленье,
Не в силе слова моего.
Со мною был товарищ Ленин,
И люди слушали его.

К забытым радостям, причастен,
Я шел и мучился виной,
Что нет в моей деревне счастья,
В тот год
Обещанного мной.

Я тихо шел…
На повороте
Из придорожного леска —
Авдотья, что ль?..
Ну да, Авдотья
Гнала брыкастого телка.

В одной руке пушился веник,
Другой придерживала свой
В углах подоткнутый передник
Со свежей ягодой лесной.

Теперь усталой и болящей,
Когда-то, дальней из родни,
Высокой,
Статной,
Работящей
Записывал я трудодни.

— Вась, ты ли? —
С нежностью великой
Пахнуло в милой стороне
И веником,
И земляникой,
Душевно поднесенной мне.

— Поди, забыл… Испробуй нашу…
Ладонь, шершавая с боков,
Выла как склеенная чаша
Из темных,
Мелких черепков.

Румянясь,
Ягода лежала,
Тепличной ягоды крупней,
Светилась,
Нежилась,
Дрожала,
Как будто вызрела на ней.

Душистая, меня лечила,
С души моей снимала страх,
Но все-таки она горчила
Рассказом о простых делах,
Что жизнь в деревне
Стала плоше,
Что хлеб попрел,
Раздельно скошен,
Что в роковом ряду имен
Их председатель
Вновь сменен…

И продолжала без утайки,
Судила без обиняков,
Как вседержавная хозяйка,
Сельхозначальство и райком.

Кольнула областное око,
Бросала и повыше взгляд —
На тех, кто учит издалека;
Доить коров,
Поить телят.

На миг замолодели очи,
Расцвел и выцвел
Синий мак.
Про совещанья,
Между прочим;
Авдотья мне сказала так:

— Зовут все первых да первущих,
А им и так неплохо жить.
Собрать бы нас вот, отстающих,
Да с нами и поговорить.

Э-э, я претензию имею.
Передний, крайний — все родня.
Наш фельдшер, ежли я болею,
Так он и слушает меня.

И что болтаю! —
Хитро глянув,
Прутье перебрала в руке.
У нас, у старых, как у пьяных,
Не держится на языке.

А где ж телок?
Убег?
Гляди-ка! —
Простилась попросту кивком
И, пахнущая земляникой,
Поторопилась за телком.

А я-то думал,
Как зазнайка,
Что в чем-то виноватым был…
Она судила как хозяйка.
Своей земли,
Своей судьбы.

И все ж, не позабыв урока,
Я шел, виновный до конца,
Не в роли
Юного пророка.
А в долге
Зрелого бойца.

1960