Том 17

Париж терпел их режим (присвоение власти), потому что они торжественно поклялись пользоваться этой властью исключительно для целей национальной обороны. Однако серьезно защищать Париж можно было, только (нельзя было не) вооружив его рабочих, организовав их в национальную гвардию и научив их военному искусству на самой войне. Но вооружить Париж значило вооружить социальную революцию. Победа Парижа над осаждающими его пруссаками была бы победой республики над классовым господством во Франции. Вынужденное выбирать между национальным долгом и классовыми интересами правительство национальной обороны не колебалось ни минуты — оно превратилось в правительство национальной измены. В письме к Гамбетте Жюль Фавр признавался, что Трошю оборонялся не от прусских солдат, а от парижских рабочих. Четыре месяца спустя после начала осады Парижа ото правительство сочло, что настал подходящий момент завести речь о капитуляции; Тро-шю в присутствии Жюля Фавра и других своих коллег обращается к собранию парижских мэров со следующими словами:

«Первый вопрос, который задали мне мои коллеги вечером же 4 сентября, был таков: имеет ли Париж какие-нибудь шансы успешно выдержать осаду прусской армии? Я, не колеблясь, ответил отрицательно. Некоторые из присутствующих здесь моих коллег подтвердят, что я говорю правду и что я постоянно придерживался этого мнения. Я сказал им точно то же, что говорю теперь: при настоящем положении дел попытка Парижа выдержать осаду прусской армии была бы безумием. Несомненно, геройским безумием, — прибавил я, — но все-таки не больше, как безумием... События» (он сам ими управлял) «подтвердили мои предсказания».

(Эту маленькую речь Трошю один из присутствовавших мэров, г-н Корбон, опубликовал после заключения перемирия.) Итак, уже вечером в день провозглашения республики коллеги Трошю знали, что «план» его состоит не в чем ином, как в капитуляции Парижа и Франции. Чтобы излечить Париж от его «геройского безумия», его надо было подвергнуть кровопусканию и морить голодом достаточно продолжительное время для ограждения узурпаторов 4 сентября от мести героев декабрьского переворота. Если бы «национальная оборона» не была только лживым предлогом для «правительства», то его самозванные члены сложили бы уже 5 сентября свою власть, довели до всеобщего сведения «план» Трошю и предложили бы населению Парижа или немедленно сдаться победителю, или взять дело обороны в свои собственные руки. Вместо этого обманщики стали издавать высокопарные манифесты, в которых говорилось, что Трошю, «губернатор, никогда не капитулирует», что министр иностранных дел Жюль Фавр «не уступит ни одного камня наших крепостей, ни одной пяди нашей земли». Во все время осады план Трошю систематически проводился в жизнь. Действительно, подлые бонапартистские разбойники, которым было поручено верховное командование в Париже, нагло глумились в своей частной переписке над всей этой комедией обороны, тайну которой они хорошо знали. (См., например, опубликованное в «Journal Officiel» Коммуны письмо командующего артиллерией Парижской армии, кавалера большого креста ордена Почетного легиона, Адольфа Симона Гио к артиллерийскому дивизионному генералу Сюзанну.) При капитуляции Парижа мошенники сбросили маску. «Правительство национальной обороны» разоблачило себя (предстало) как «правительство Франции, состоящее из пленников Бисмарка» — роль, которую сам Луи Бонапарт в Седане счел слишком гнусной даже для человека такого сорта, как он. В своем паническом бегстве в Версаль, после событий 18 марта, capitulards[446] оставили в руках Парижа свидетельствовавшие об их измене документы, для уничтожения которых, как писала Коммуна в манифесте к провинции,

«они не остановились бы перед превращением Парижа в груду развалин, затопленную морем крови»[447].

Некоторые из наиболее влиятельных членов правительства обороны страстно стремились к такой развязке и по своим личным весьма серьезным соображениям. Взгляните только на Жюля Фавра, Эрнеста Пикара и Жюля Ферри!