Том 17. Лурд

Монастырь Сен-Жильдара в Невере показался Бернадетте раем. Там было много воздуха, солнца, большие комнаты, огромный сад с красивыми деревьями. Но и там, в отдаленной глухой местности, она не обрела покоя, полного забвения мирской суеты. Прошло не больше трех недель, как она приняла постриг под именем Марии-Бернар, произнеся лишь первоначальные обеты, — и снова толпы потекли к ней. Ее преследовали в монастыре, стремясь получить благодать от этой святой. Ах, видеть ее, прикоснуться к ней, созерцать ее, в надежде, что это принесет счастье, незаметно потереть об ее платье какую-нибудь медаль! Верующие, в ненасытной жажде фетиша, совсем затравили это несчастное существо, которое было для них господом богом; каждый хотел унести свою долю надежды, чудесной иллюзии. Бернадетта плакала от усталости, от раздражения, повторяя: «Чего они меня так мучают? Чем я лучше других?» В конце концов ей стало в самом деле горько быть «занятной зверюшкой», как она сама себя называла с печальной, страдальческой улыбкой. Она защищалась изо всех сил, отказывалась видеть кого бы то ни было. Правда, ее оберегали, а при известных обстоятельствах даже чересчур, показывая только тем посетителям, которым разрешал ее видеть епископ. Ворота монастыря были заперты, и одни духовные лица позволяли себе нарушать запрет. Но и этого было слишком много для девушки, жаждавшей полного уединения; часто она упрямилась, не желая принимать священников, она бесконечно устала повторять все ту же историю и те же ответы на те же вопросы. В ее лице оскорбляли святую деву. Но по временам ей приходилось уступать, его преосвященство самолично приводил к ней высокопоставленных особ, сановников, прелатов; тогда она выходила с серьезным лицом, вежливо, но кратко отвечала на вопросы и была рада, когда ее оставляли в покое. Ни один человек не тяготился так своим высоким призванием. Как-то на вопрос, не возгордилась ли она оттого, что епископ постоянно посещает ее, девушка кротко ответила: «Его преосвященство вовсе не посещает меня, он только показывает меня посетителям». Князья церкви, знаменитые воинствующие католики, хотели ее видеть, умилялись, рыдали, глядя на нее, а простодушная Бернадетта, в ужасе от того, что стала предметом всеобщего внимания, уходила от них, ничего не понимая, раздосадованная, усталая и печальная.

Все же Бернадетта приспособилась к жизни в Сен-Жильдаре; она вела однообразное существование и вскоре приобрела привычки, милые ее сердцу. Она была такой хилой, так часто хворала, что ее приставили к лазарету. Помимо ухода за больными, она работала, стала довольно ловкой рукодельницей и искусно вышивала стихари и покровы для алтарей. Но часто силы покидали ее, и она не могла выполнять даже самой легкой работы. Бернадетта или лежала в постели, или проводила дни напролет в кресле, перебирая четки и занимаясь чтением благочестивых книг. С тех пор как она научилась грамоте, она полюбила читать интересные истории об обращениях, чудесные легенды, где фигурировали святые, красивые и страшные драмы, где над дьяволом издевались и низвергали его в ад. Но ее любимой книгой, вызывавшей непрерывное восхищение, оставалась Библия, полный чудес Новый завет, и она неустанно перечитывала Священное писание. Бернадетта еще помнила бартресскую Библию, пожелтевшую, старую книгу, столетнюю семейную реликвию; она вспоминала, как муж ее кормилицы по вечерам втыкал наудачу в книгу булавку и начинал читать сверху правой страницы; в то время она так хорошо знала наизусть все эти прекрасные сказки, что могла начать с любой фразы. Теперь, когда она сама умела читать, она открывала в Библии каждый раз что-нибудь новое, приводившее ее в восхищение. Рассказ о страстях господних особенно волновал ее, словно необыкновенное и трагическое происшествие, случившееся накануне. Она рыдала от жалости, все ее больное тело часами сотрясалось. Быть может, она бессознательно оплакивала свой собственный недуг, тяжелый крестный путь, которым шла с самого детства.