Том 17. Лурд

Пьер поднял голову и узнал барона Сюира, директора попечительства Заступницы Небесной. Этот доброжелательный, простой в обращении человек, очевидно, проникся к нему симпатией. Пьер принял его предложение и последовал за ним в совершенно пустой Грот. Барон даже закрыл за ним калитку, от которой у него был ключ.

— Видите ли, господин аббат, в это время здесь действительно хорошо. Когда я приезжаю на несколько дней в Лурд, то редко ложусь спать до рассвета — я привык проводить ночь здесь. Никого нет, ты один, — какая отрада! — чувствуешь себя под сенью святой девы.

Он добродушно улыбался, гостеприимно принимая Пьера в Гроте, как завсегдатай этих мест, искренне любящий этот очаровательный уголок. Барон Сюир, отличавшийся благочестием, держался непринужденно, разговаривал и объяснял все тоном человека, уверенного, что бог любит его.

— А, вы смотрите на свечи… Здесь горит около двухсот свечей круглые сутки, и, знаете, они нагревают помещение… Зимой здесь тепло.

Пьер в самом деле немного задыхался от душного запаха воска. Сперва он был ослеплен ярким светом, но теперь разглядел большой церковный подсвечник в форме пирамиды, стоявший посредине, весь утыканный маленькими свечками и похожий на иллюминационную подставку, усеянную огнями. В глубине, на полу, стоял простой подсвечник, где горели большие свечи разной высоты, подобные трубам органа, некоторые толщиной в человеческую ногу. Другие подсвечники, вроде массивных канделябров, были расставлены на выступах скалы. Каменный свод Грота, понижавшийся к левой стороне, почернел от этих вечных огней, которые годами обогревали его. Воск капал непрерывно, словно падали еле заметные хлопья снега, диски подсвечников побелели — воск, словно пыль, оседал на них, и слой становился все толще; вся скала была сальной на ощупь, а пол покрыт сплошным ковром воска, — это вызывало несчастные случаи, поэтому пришлось положить соломенные циновки, чтобы люди не падали.

— Посмотрите на эти толстые свечи, — любезно продолжал барон Сюир, — они очень дорогие, по шестьдесят франков штука, и горят целый месяц… Самых маленьких, по пять су, хватает на три часа, не больше… О, мы не экономим, у нас они всегда имеются в запасе. Взгляните, вот еще две корзины, их не успели отнести на склад.

Затем он показал Пьеру остальное: орган, покрытый чехлом шкаф с большими ящиками, куда складывали священные одеяния; скамьи и стулья, предназначенные для привилегированной публики, которую впускали сюда во время обрядов; наконец, очень красивый передвижной алтарь, покрытый гравированными серебряными бляхами, — дар одной высокопоставленной дамы, которым пользовались только во время больших паломничеств, оберегая его от сырости.

Пьера раздражала болтовня обходительного барона. Она мешала ему отдаться религиозному порыву. Войдя сюда, он, несмотря на свое неверие, ощутил неизъяснимое волнение, словно перед ним должна была раскрыться некая тайна. Это было немного страшно и в то же время сладостно. Его глубоко трогали букеты, кучами наваленные у ног пресвятой девы, наивные приношения — стоптанные туфельки, маленький железный корсет, кукольный костыль, похожий на игрушку. В глубине Грота свод образовал естественную стрельчатую арку; в этом месте являлось видение, там паломники терли о скалу четки и медали, которые им хотелось увезти с собой, и камень весь лоснился. Миллионы пламенных уст прикладывались к нему с такой любовью, что он потемнел, словно обожженный, и блестел, как плита из черного мрамора.

Пьер остановился перед углублением, где лежал ворох писем, всевозможные бумажки.

— Ах, я и забыл! — спохватился барон Сюир. — Ведь самое интересное, — это письма, которые верующие ежедневно бросают через решетку в Грот. Мы собираем их и кладем сюда, а зимой я забавляюсь, сортируя их… Вы понимаете, их нельзя сжигать, не вскрывая, потому что иногда в них вложены деньги, монеты в десять и двадцать су, а главное — почтовые марки.