Том 16. Доктор Паскаль

Старинные часы пробили семь, и Клотильда вздрогнула от этого негромкого звука, потревожившего глубокую тишину. Что это? Она опомнилась, взглянула на часы, которые столько раз отмечали минуты счастья. У них был дребезжащий бой, похожий на голос доброго старого знакомца, и он радовал влюбленных, когда они лежали в темноте, обняв друг друга. Теперь уже вся мебель пробуждала в ней воспоминания. В тусклой глубине большого зеркала ей чудились отражения их обоих: они приближались, неуловимые, почти слившиеся, с блуждающей улыбкой на губах, как в те невозвратные дни, когда он приводил ее сюда, горя желанием украсить драгоценностью, убором, приобретенными в то же утро. А вот и стол, на нем горели теперь две восковые свечи, — маленький стол, за которым они съели свой нищенский обед в тот вечер, когда у них не было хлеба и она по-царски вознаградила Паскаля. А сколько воспоминаний о былой любви навевал комод с белой мраморной доской, в резной деревянной раме! Как весело они смеялись, сидя на кушетке, когда она натягивала чулки, а он поддразнивал ее! Даже от обивки стен, от старого вылинявшего ситца цвета зари, доносились до нее неповторимые и нежные слова, что они нашептывали друг другу, предаваясь любовным шалостям, и даже запах ее собственных волос, запах фиалки, который он обожал. Когда умолкли семь ударов, так долго отдававшиеся в ее сердце, она перевела взгляд на неподвижное лицо Паскаля и снова забыла о себе.

В этом полусне, в который все глубже погружалась Клотильда, она только спустя несколько минут внезапно расслышала рыдания. Кто-то вихрем ворвался в комнату, она узнала свою бабушку Фелисите. Но Клотильда не шевельнулась, не заговорила, так она оцепенела от горя. Мартина, не ожидая приказания, которое ей, несомненно, дали бы, сбегала к старой г-же Ругон, чтобы сообщить ей ужасную весть, и та, испуганная, потрясенная столь быстрой развязкой, прибежала сюда, бурно проявляя свое горе. Она рыдала подле сына, потом бросилась к Клотильде, которая, как во сне, ответила на ее поцелуй. Замкнувшаяся в своем горе, Клотильда почувствовала, однако, что ее уединение нарушено по непрекращающейся тихой возне и шорохам в спальне. Это была Фелисите, она плакала, входила и выходила на цыпочках, наводила порядок, всюду шарила, что-то бормотала, падала на стул и тотчас же вскакивала. Было около девяти часов, когда Фелисите стала настойчиво требовать, чтобы ее внучка что-нибудь съела. Уже два раза она тихонько пыталась ее урезонить. Теперь она снова шепнула ей:

— Клотильда, дорогая, ну, право же, это неразумно… Надо беречь силы, иначе ты не выдержишь до конца.

Но молодая женщина, упорно отказываясь, качала головой.

— Послушай, ты, наверное, позавтракала на станции в Марселе? Правда? Но с тех пор ты в рот ничего не брала… Ну, хорошо ли это? Я вовсе не хочу, чтобы и ты свалилась… У Мартины есть бульон. Я велела заправить его и приготовить к обеду цыпленка… Спустись в столовую и съешь что-нибудь, ну хоть маленький кусочек, а я побуду здесь.

С тем же страдальческим видом Клотильда качала головой. И наконец она пролепетала:

— Оставь меня, бабушка, умоляю тебя… Я не могу, я задохнусь…

Больше она не раскрывала рта. Между тем она не спала, глаза были широко раскрыты и упорно устремлены на лицо Паскаля. Шло время, она не шевелилась, сидела прямо, неподвижно, с отсутствующим видом, словно была где-то далеко, вместе с умершим. В десять часов она услышала шум: это Мартина заправляла лампу. Около одиннадцати Фелисите, которая бодрствовала в кресле, вдруг забеспокоилась, вышла из спальни, потом вернулась. С этой минуты она только и делала, что ходила взад и вперед, нетерпеливо следя за молодой женщиной, которая все так же сидела без сна, с широко раскрытыми, немигающими глазами. Пробило полночь, и в усталой голове Клотильды гвоздем засела упрямая мысль, не дававшая ей покоя: почему она послушалась? Если бы она осталась с ним; она согрела бы его своей молодостью, он не умер бы! И только около часа ночи эта мысль перешла в кошмар. Измученная горем и усталостью, Клотильда забылась тяжелым сном.