Том 15. Дела и речи

Послушайте, милостивый государь, ведь это ужасно. Мы с вами занимаем бесконечно малое место в пространстве. Я — только изгнанник, вы — только министр. Я — пепел, вы — пыль. Песчинки могут беседовать друг с другом, ничтожные могут говорить друг другу правду. Так знайте же: какой бы блистательный успех ни имела теперь ваша политика, как бы почетен для вас ни был союз с господином Бонапартом, какой бы честью для себя вы ни считали идти с ним нога в ногу, каким бы шумным и великолепным ни было ваше общее торжество в турецком вопросе, — милостивый государь, эта веревка, которую затягивают на шее человека, этот люк, открывающийся под его ногами, эта надежда, что он, падая, сломает себе позвоночник, это лицо, синеющее под зловещей тенью виселицы, эти налитые кровью глаза, которые внезапно выскакивают из орбит, этот язык, высунувшийся из гортани, этот предсмертный рев, подавляемый петлей, эта обезумевшая душа, которая бьется о кости черепа, не в силах вырваться, эти дергающиеся в судорогах колени, ищущие точки опоры, эти связанные немые руки, сложенные в мольбе о помощи, и другой человек, исчадие мрака, тот, кто бросается на эти предсмертные судороги, цепляется за ноги несчастного и вешается на повешенного, — милостивый государь, это страшно. И если бы, против ожидания, слухи, которым я не хочу верить, оправдались, если бы человек, вцепившийся в ноги Тэпнера, оказался господином Бонапартом — это было бы чудовищно. Но, повторяю, я этому не верю. Вы не поддались никакому влиянию; вы сказали: «Пусть свершится правосудие», вы отдали этот приказ, как отдали бы всякий другой; разговоры о смертной казни мало вас трогают. Повесить человека — все равно что выпить стакан воды. Вы не сознаете всего значения этого факта. Это несерьезность государственного деятеля, больше ничего. Милостивый государь, оставьте ваше легкомыслие для земных вещей, пусть оно не касается вечности. Поверьте, не нужно играть с такими глубинами; не бросайте в них ничего от себя. Это неосторожно. К этим глубинам я ближе вас, я их вижу. Берегитесь. Exsul sicut mortius. [11]Я говорю с вами из загробного мира.

Вот еще! Подумаешь! Повесили человека, — ну и что же? Мы свернем веревку, разберем виселицу, зароем труп, — велика важность! Мы постреляем из пушек, на востоке появится легкий дымок, и всякие разговоры прекратятся. Гернсей, Тэпнер, — чтобы разглядеть все это, нужен микроскоп. Господа, эта веревка, эта перекладина, этот труп, эта еле различимая ничтожная виселица, все эти мелочи — ведь это бесконечность. Это социальный вопрос, который важнее вопросов политических. Более того — это уже не относится к земле. Ваши пушки, ваша политика, ваш дым — ничто перед этим. Убийца, который за один день превращается в убитого, — вот что страшно; душа, которая между двумя вашими зваными обедами улетает, держась за конец веревки виселицы, — вот грозное событие. Сильные мира сего, вы, между делом подписывая бумаги и улыбаясь, небрежно нажимаете большим пальцем руки в белой перчатке пружину виселицы, и лестница ускользает из-под ног повешенного. Этот люк — знаете ли вы, что это такое? Это бесконечность, которая открывается перед вами, это непроницаемое и неизведанное, это великий мрак, неожиданно и грозно отверзающийся перед вашим ничтожеством.

Продолжайте. Хорошо. Посмотрим, как действуют представители старого мира. Раз прошлое упорно не хочет уходить, полюбуемся на него. Посмотрим подряд на все его воплощения: в Тунисе — это кол; у царя — это кнут; у папы — это гаррота; во Франции — это гильотина, в Англии — это виселица, в Азии и Америке — это торговля рабами. Но все это исчезнет! Мы, анархисты, демагоги, кровопийцы, мы объявляем это вам, хранителям старого, вам, его спасителям: свобода человека свята, ум человека велик, жизнь человека священна, душа человека божественна. Вешайте же теперь!

Берегитесь. Будущее приближается. Вы считаете живым то, что умерло, и считаете умершим то, что живо. Старый мир еще стоит на ногах, но, говорю вам, он мертв. Вы обманулись. Вы поймали призрак во мраке и обручились с ним. Вы поворачиваетесь спиной к жизни, — она сейчас поднимается позади вас. Когда мы произносим эти слова — прогресс, революция, свобода, человечество, — вы улыбаетесь, несчастные, и указываете нам на мрак, который нас окружает и в который погружены и вы. Но в самом деле, знаете ли вы, что такое этот мрак? Так знайте же: скоро он породит великие и сияющие идеи. Вчера демократией была Франция, завтра ею будет вся Европа. Минует затмение, и чудесное светило засияет еще ярче.

Примите, милостивый государь, уверения в моем совершенном почтении.

Виктор Гюго.

Марин-Террас, 11 февраля 1854

ШЕСТАЯ ГОДОВЩИНА 24 ФЕВРАЛЯ 1848 ГОДА 24 февраля 1854 года

Граждане!

Знаменательная дата — это идея, превратившаяся в цифру. Это победа, выраженная и запечатленная в лучезарном числе, которое вовек будет сиять в памяти людей.