В департаменте Сены многие республиканцы из числа тех, которые до сих пор воздерживались, как им и надлежало, от какого бы то ни было участия в действиях правительства господина Бонапарта, в настоящее время, по-видимому, недалеки от мысли, что по случаю предстоящего установления империи было бы целесообразно использовать избирательное право для внушительной манифестации протеста жителей Парижа и что, пожалуй, пришло время участвовать в выборах. Они прибавляют, что голосование, каков бы ни был его исход, дало бы возможность определить силы республиканской партии: благодаря голосованию можно было бы подсчитать свои силы.
Они спрашивают у нас совета.
Наш ответ будет прост.И то, что мы скажем по поводу Парижа, в равной степени относится ко всем департаментам.
Мы не будем распространяться о том, что господин Бонапарт никогда не дерзнул бы объявить себя императором, не решив предварительно вкупе со своими сообщниками, на какую цифру ему угодно превысить те семь с половиной миллионов голосов, которые он получил в памятный ему день 20 декабря. В настоящий момент эта цифра, будь то восемь, или девять, или десять миллионов, уже определена. Голосование здесь ничего не изменит. Не стоит напоминать вам, что такое «всеобщее избирательное право» господина Бонапарта, что такое выборы по способу господина Бонапарта. Манифестация протеста жителей Парижа или Лиона, подсчет сил республиканской партии — разве это возможно? Где гарантии тайны голосования? Где возможности проверки? Где счетчики голосов? Где свобода? Подумайте, ведь все это звучит насмешкой! Что даст избирательная урна? Волю господина Бонапарта — ничего другого. Господин Бонапарт крепко держит в своих руках ключи от всех избирательных урн, держит в своих руках все
Граждане, сохраним верность принципам. И вот что мы должны сказать вам: господин Бонапарт считает, что пришло время называться «его величеством». Он восстановил папу римского не для того, чтобы дать ему лентяйничать. Бонапарт требует помазания и коронования. Со Второго декабря он обладает главным — деспотической властью. Теперь ему нужно еще и пышное слово — империя. Ну и пусть!
А мы, республиканцы, как мы должны поступить? Какой линии поведения держаться?
Граждане, Луи Бонапарт — вне закона; Луи Бонапарт — вне человечества. Все десять месяцев, что этот преступник у власти, право на восстание остается в силе и полностью определяет положение. Сейчас в сознании всех и каждого неумолчно звучит призыв к вооруженной борьбе. И мы можем быть спокойны: когда сердца исполнены негодования, руки быстро берутся за оружие.
Друзья и братья! Перед лицом этого гнусного правительства, воплощающего собой отрицание нравственности, препятствующего всякому социальному прогрессу, перед лицом этого правительства — убийцы народа, убийцы республики и нарушителя законов, перед лицом этого правительства, порожденного грубою силой и обреченного погибнуть от грубой силы, правительства, которое было создано преступлением и должно быть свергнуто справедливостью, — француз, достойный имени гражданина, не знает и не хочет знать, происходят ли где-нибудь лжевыборы, разыгрывается ли где-нибудь комедия всеобщего голосования, пародируются ли призывы к нации; не осведомляется о том, существуют ли люди, которые голосуют, и люди, которые принуждают других людей голосовать, существует ли стадо, именуемое сенатом и заседающее, и другое стадо, именуемое народом и повинующееся; не спрашивает, совершит ли папа римский у главного алтаря Собора Парижской богоматери помазание человека, которого — не сомневайтесь, это неминуемо случится — палач рано или поздно пригвоздит к позорному столбу; перед лицом господина Бонапарта и его правительства гражданин, достойный этого имени, может и должен сделать лишь одно — зарядить ружье и ждать решающего часа.
1853
ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА ПОЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Изгнанники, братья!