Том 14. Таежный тупик

Появленье людей вначале Лыковы приняли как печальную неизбежность. Но очень скоро из молодых кто-то робко предположил, что они «богом посланы». Савину и Карпу Осиповичу такое толкованье событий понравиться не могло. На приглашенье посетить лагерь не сказали ни да, ни нет. Однако скоро пришли.

Сначала, правда, вдвоем: отец и Савин — разведать. А позже и все заявились. И стали являться в два месяца раз.

С каждой встречей отношения все теплели.

Было обоюдное жгучее любопытство. Геологи показывали «найденным людям» все, что могло их интересовать. Савин долго стучал по фанере ногтем, разглядывал ее с торца, даже понюхал: «Что такое, доска не доска — вельми легка и прочна». Бензопила, понятное дело, повергла всех в изумление. Лодку с мотором оглядели, ощупали, проплыть не решились, но с интересом смотрели, как лихо летела лодка против течения Абакана. Хозяйственный Карп Осипович, все оглядев, оценив по достоинству, счел нужным дать начальнику экспедиции тайный совет: «Повара прогони. Нерадив. Картошку чистит, не сберегая добра. И много харчей собакам бросает».

С собаками дружба не вышла у Лыковых. Добродушные, разноплеменные, готовые всякого обласкать, облизать, Ветка, Туман, Нюрка и Ахламон никак не хотели признавать Лыковых, поднимали при их появлении лай несусветный. По этому лаю даже стали определять: не гости ли с гор? Бежали за мостик глянуть. В самом деле гуськом, босые, в занятных своих одеждах, с длинными посошками шли Лыковы. Необычный вид этих людей и запах, очень далекий, конечно, от ароматов «Шанели», собак возбуждали, и стихали они «вельми неохотно».

В поселке есть хорошая баня. И, при отсутствии прочих других удовольствий в тайге, топят ее почти ежедневно. Лыковым предложили попариться. Все наотрез отказались: «Нам это неможно».

Среди запретов, ни разу никем не нарушенных, была и еда. Уж чем только не соблазняла их повариха. Нет! Садились в сторонке под «кедрой», развязывали свои мешки и ели черный картофельный хлеб, запивая водою из Абакана. Спать, однако, соглашались под крышей.

Дмитрий, не раздеваясь, в своей «лапатинке» ложился на раскладушке — «тепло и мягко, и свет вельми добрый». Дед ложился спать у кровати.

Савин то ли по привычке, то ли из важного принципа спал полусидя на корточках, прислонив голову к стенке.

В беседах, проходивших обычно живо и даже весело, однажды дело дошло до момента неизбежно-естественного. «Бросали бы вашу нору, перебирались бы к нам!» — сказала сердобольная повариха, считавшая долгом особо печься о Лыковых-сестрах. Все примолкли и повернулись к Савину. Даже дед поднял брови.

«Им надо прясть и богу молиться», — сказал Савин.

Более к разговору на эту тему не возвращались. Но визиты взаимные не прекратились.

Отношения становились теснее и дружелюбней. Возле реки у нижней избушки Ерофей показал мне «пункт связи» — берестяной шалашик под кедром. В нем когда-то геологи оставили глыбку соли с надеждой: возьмут. С тех пор шалашик служит для всяких случайных посылок. Вверх по реке поднимается кто-нибудь — в шалашик кладет гостинец. И в нем, в свою очередь, всегда находит берестяную упаковку орехов или картошки.

Оставшись вдвоем, Карп Осипович и Агафья, по словам Ерофея, «совсем обрусели». Откровенно говорить стали: «Без вас скучаем».

А когда дошел до них разговор, что участок геологов могут закрыть, погрустнели: «А как же мы?» «Да к людям, к людям надо вернуться!» — сказал Ерофей. «Нет, нам неможно. Грешно. И вельми далеко углубились, чтобы вернуться. Тут умирать будем».

Агафья была приветлива, любила с гостями и пошутить.

Наши с Агафьей и стариком разговоры были обстоятельно-долгими и для обеих сторон интересными. Вот деталь разговора.

В день, когда плотничали, старик спросил:

— А как там в миру? Большие, я слышал, хоромины ставят…

Я нарисовал в блокноте многоэтажный московский дом.

— Господи, да что же это за жизнь — аки пчелы во сотах! — изумился старик. — А где ж огороды? Как же кормиться при такой жизни?!

Были в общении и маленькие проблемы… Об отношении Лыковых к бане, к мылу и к теплой воде я уже говорил. В хижине возле дверей и на дереве, возле которого мы разложили костер, висят берестяные рукомойники. Общаясь с нами, старик и Агафья время от времени спешили к этой посуде с водой и омывали ладони. Не от грязи, а потому что случайно коснулись «человека из мира». Причем я заметил, мытья ладоней даже и не было, был только символ мытья, после чего Карп Осипович тер руки о портки чуть повыше колен, Агафья же — о черное после пожара платье.

Были у нас с Николаем Устиновичем некоторые трудности с фотографией. Ерофей предупредил: «Сниматься не любят. Считают — грех. Да и наши их одолели сниманьем». Все дни мы крепились — фотокамеры из рюкзаков не доставали. Но в последний день все же решились заснять избушку, посуду, животных, какие ютились возле жилья. Старик с Агафьей, наблюдая за нашей суетливо-вдохновенной работой в окошко из хижины, говорили сидевшему возле них Ерофею: «Баловство это…»