Том 14. М-р Моллой и другие

— Ну да, конечно. Я не говорю, что сумел подняться так, как ты, но все равно я поднялся вполне прилично, а если ты вполне прилично поднимаешься, то тебе уже не пристало мотаться по пригородам. Хочется чуть-чуть шику.

— О-оо, Господи!

— Что такое? В чем дело, ластонька?

Лицо у Долли скрутилось на сторону, словно она только что проглотила какой-то кислый продукт.

— Я скажу тебе, в чем дело, — проговорила она, испытывая, судя по всему, некоторые затруднения при артикуляции. — Эти погремушки — в «Приусадебном мирке».

— Что-о?!

— Лежат на шифоньере в нашей спальной комнате, вот что.

Мыльному стало понятно, почему у его цыпочки, как он выразился бы, такое лицо. Такое лицо было теперь и у него самого.

— Лежат на шифоньере? — слабо прокурлыкал он.

— Я считала, что это самое надежное место. Так-то вот, начальничек, и никак к ним не подобраться, потому что к этому времени туда уже кто-то вселился.

— Быть того не может!

— А я бы не удивилась. Этот дед с белоусиками, ну, Корнелиус, рассказывал мне, что такие дома больше одного-двух дней без жильцов не простаивают. Слушай, иди-ка, позвони ему.

— Корнелиусу?

— Н-нну! Спроси, какая погода.

Мистер Моллой вскочил с места так, словно кто-то вонзил шило в сиденье его стула, и быстрыми шагами удалился из помещения.

— Ты была права, — произнес он замогильным голосом, вернувшись к столу. — Хату уже сдали.

— Я так и знала.

— Писательнице Лейле Йорк. Она ее снимает с этого утра, — сказал Мыльный и, поманив официанта, заказал два двойных бренди. Супруги понимали, что это сейчас необходимо.

Некоторое время никто не решался нарушить молчание. Наконец Долли выбралась из-под окутавшей ее пелены угрюмого затишья. Женская жизнестойкость прочнее мужской.

— Поезжай-ка туда. Встретишься с этой тетей, поговоришь о том, о сем.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Ну, расскажешь ей какую-нибудь байку, чтобы она согласилась вернуть нам домик.

— Думаешь, она клюнет?

— Может, и клюнет, если будешь молодцом. Все же говорят, что ни у кого не получается так вести разговоры, как у тебя.

Мистер Моллой, которому было пока далеко до обычной благостности, все же немного приосанился. На опушке его сознания вспыхнули проблески надежды, как будто в конце прохода чиркнула спичка.

— Я бы попробовал, — согласился он.

— Вот и пробуй. Ничего еще не накрылось. И помни, эта тетя пишет книжки. Не было на свете писателя, которому хватило ума по-человечески перейти улицу. Все они на одно ухо обутые.

Мистер Моллой кивнул в ответ. Он знал, что в этих словах есть зерно истины.

7

Лейла Йорк завтракала в постели. Салли сварила ей яйца и поджарила булочки, все еще дивясь про себя той скорости, с которой ее подняли с насиженного места и переправили в незнакомую обстановку. В пятницу хозяйка велела ей собирать вещи, в субботу они выехали на машине из Клэйнз Холл, сопровождаемые очень долгим взглядом дворецкого, каким всегда смотрит дворецкий, если отказывается вас понимать, и вот наступило воскресное утро, а они уже провели в «Приусадебном мирке» почти двадцать четыре часа. Лейла Йорк ничего не любила откладывать на завтра, и хотя Салли была от нее без ума, в глубине души ей уже не раз приходилось сетовать на то, что та чересчур часто моделирует свое поведение по образцам тех американских ураганов, которые, стоит им появиться у мыса Гаттерас,[14] становятся совершенно неуправляемыми.

Она села немного передохнуть, но в этот момент с крыльца позвонили. Открыв дверь, она обнаружила перед собой почтенного посетителя, большая часть которого растворилась в длинной седой бороде. В руке он держал пухлый чемоданище и пачку газет. Она даже спросила себя, не собирается ли он здесь остаться.

— Доброе утро, — промолвил бородатый контур.

— Доброе утро, — ответила Салли.

— Моя фамилия — Корнелиус. Могу ли я видеть мисс Йорк?

— Она лежит в постели.

— Уж не больна ли? — спросил мистер Корнелиус, отступая на шаг.

— О нет, она просто завтракает.

— И чудесные образы один за другим навещают ее, — сказал, придя в себя, мистер Корнелиус— Кладет ли она рядом с подушкой блокнот и карандаш?

— Мне не приходилось этого видеть.

— А это очень важно. Следует сберегать даже крупицы ее вдохновения. Здесь тридцать две книги, — объяснил мистер Корнелиус, показывая на чемодан. — Я надеялся, что она сможет начертать на них свои автографы.

— Она обязательно это сделает. Если вы их оставите…

— Благодарю вас, мисс…

— Фостер. Я — секретарша мисс Йорк.

— Прекрасный жребий!

— О, да.

— Она, должно быть, восхитительная женщина.

— Конечно…

— В ее книгах, как в источнике, я всегда черпал жизненные силы, и не только я сам, но и небольшой литературный кружок, который проводит заседания каждый второй четверг. Как вы полагаете, удалось бы нам убедить мисс Йорк прийти и выступить на этой неделе?

— Простите, пожалуйста, но боюсь, она не сможет. Она обдумывает план нового романа, и, разумеется, отдает этому всю себя без остатка.

— Понимаю, понимаю. В таком случае я оставлю для нее воскресные газеты. Возможно, ей захочется полистать их.