Том 14

Яго. Это ложь! Библия говорит, чтобы до конца стоять!

Томас (презрительно). Скажешь тоже! Что у меня, ушей нет?

Рыжеволосый парень. Есть, и длинные!

Смех.

Яго. Туговат, значит, на ухо стал. Томас (возбужденно). А я говорю, что я прав! Не может же быть, чтобы и ты и я — оба правы были.

Рыжий парень. Так в библии: и нашим и вашим.

Юнец смеется. В толпе шум.

Томас (устремив горящий взгляд на юнца). Уготованы тебе вечные муки, не иначе. Так вот я и говорю: если против библии пойдете, на меня не рассчитывайте. И ни один богобоязненный человек не поддержит вас.

Он спускается с трибуны. Его место собирается занять Яго. В толпе крики: «Не давайте ему говорить!»

Яго. Не давайте ему говорить! И это, по-вашему, свобода слова? (Поднимается на трибуну.) Я долго говорить не буду. Давайте посмотрим на вещи просто: держались-держались, а теперь, после всего, вы хотите сдаться? Мы же все одной веревочкой связаны, а вы, значит, решили, как вам выгоднее? Механики вам помогали, а вы к ним спиной поворачиваетесь, да? Что же вы раньше не сказали, мы бы тогда не начали забастовку! Вот и все, что я хотел сказать, а что до старого Томаса — плохо он читал библию. Если вы уступите Компании или профсоюзу, это будет означать, что вы нас предали… чтобы спасти собственную шкуру… Как ни крути, грязное дельце получается — вот так!

Он сходит с трибуны. Рабочие явно смущены его короткой речью, которую он произнес ровным, не без издевки, голосом. Из рядов выходит Раус и вспрыгивает на трибуну. Он возбужден до крайности. По толпе прокатывается гул недовольства.

Раус (голос у него срывается от волнения). Я складно говорить не обучен, но тут не смолчишь. Люди мы или кто? Наши матери голодают, а мы смотрим, да?

Робертc (подаваясь вперед). Раус!

Раус (яростно смотрит на него). Сим Харнесс правильно говорит! Я передумал.

Эванс. Эх ты! Переметнулся, а не передумал.

Раус (вне себя от возбуждения). Он правильно сказал: «Помогите нам, а мы поможем вам». У нас с самого начала ошибка вышла. А кто виноват? Он виноват. (Показывает на Робертса.) «Будем, — говорит, — драться с этими разбойниками. Жать на них до последнего!» А что получилось? Им хоть бы хны, а нас прижали и семьи наши прижали. Истинная правда это. Я не оратор, друзья. Это кровь во мне говорит, душа моя говорит. (Делая угрожающий и в то же время виноватый жест в сторону Робертса.) Он тут снова агитировать начнет, так вы его не слушайте! (По толпе словно бы прокатывается тяжелый вздох.). Не слушайте вы этого дьявола! (Робертс смеется.) Сим Харнесс правильно сказал. Кто мы без профсоюза — горсточка сухих листьев, дым, ничто! Я не оратор, но скажу: надо кончать! Нечего женщин и детей голодом морить.

Протестующие восклицания почти тонут в гуле одобрения.

Эванс. Ты то почему перекрасился?

Раус (метнув яростный взгляд). Сим Харнесс знает, что говорит. Нам надо договариваться с Лондоном. Я не оратор, но скажу: хватит нам горя хлебать.

Он затягивает на шее шарф, вскидывает голову и спрыгивает на землю. Толпа рукоплещет и подается вперед. Раздаются крики: «Хватит! Да здравствует профсоюз!» «Харнесс верно сказал!», но Робертc спокойно поднимается на трибуну.

Рабочие на мгновение затихают.

Кузнец. Не будем мы тебя слушать! Заткнись!

Генри Раус. А ну проваливай!

Толпа с криками подступает к трибуне.

Эванс (яростно). Дайте ему сказать! Говори, Робертc!

Балджин (бормочет). Если что, я ему башку проломлю.

Робертc медленно обводит рабочих взглядом, и они замолкают. Он начинает говорить. Один из лодочников встает.

Робертc. Меня, значит, не хотите слушать? Рауса и старого Томаса слушали, а меня не хотите? Вы даже Сима Харнесса слушали, забыв, как справедливо поступил по отношению к вам профсоюз. Может быть, вы еще этих людей из Лондона послушаете? Чего же вы ворчите? Вам же нравится, когда вас топчут ногами.

(Видя, что к трибуне проталкивается Балджин, говорит грустно).