Том 13 дополнительный

 Он думал о том, как много прошло времени, прежде чем разговор, который он мысленно вел с Фронтоном многие годы, вылился в слова, произнесенные вслух. Он думал о том, как сдержанно, намеками выказывал ему свою дружбу Фронтон, как много понадобилось времени - это время длилось до самой смерти Фронтона, — пока его дружба претворилась в действие. Ясно, до мельчайших подробностей, видел он перед собой человека с седыми, отливающими сталью волосами, видел, как он машинально передвигал мяч ногой, обутой в светло–желтую сандалию, в сферистерии фабриканта ковров Ниттайи, как он задумчиво прислушивался к его, Варрона, словам, улыбался ему. Так живо чувствовал Варрон присутствие друга, что он, дальнозоркий, невольно откинулся назад, чтобы лучше видеть Фронтона. И с ним произошло то, что бывало с ним очень редко: он почувствовал раскаяние. Он раскаивался, что не насладился этой дружбой. Ему было жалко каждого упущенного часа, который он мог бы провести с покойным.

 Не он один потерял друга. Что будет с Марцией теперь, когда Фронтона не стало?

 Раньше, чем он собрался к дочери, к нему явилась испуганная служанка. С императрицей творится что–то неладное. Девушка не знала, что делать. Она не смела доверить то, что видела и слышала, никому, кроме самого Варрона. Дело в том, что с Марцией, когда она узнала о смерти полковника Фронтона, приключился припадок, она стала истерически смеяться, пронзительно вскрикивать, это продолжалось долго. Когда припадок кончился, она заперлась, и вот уже несколько часов она сидит, ничего не ест, не отвечает на вопросы. Но служанка слышала, как она разговаривает сама с собой.

 - Что же, — спросил Варрон, когда девушка запнулась, - что же она говорит?

 - Вот в этом–то и дело, — колеблясь, ответила девушка. - Я не смею никого впускать в соседнюю комнату. Она говорит такие странные вещи.

 - Что же? — нетерпеливо настаивал Варрон.

 Девушка отвернулась.

 - Это… это неприлично, я не все понимаю, и трудно даже представить себе, чтобы императрица говорила такие непристойности.

 Варрон пошел сам узнать, в чем дело. И действительно, сквозь запертую дверь доносились слова, непристойные слова. Циничные, грубые, ласкательные имена. Это были имена, которыми покойный называл Марцию в часы любви. Марция обменивалась словами ласки со своим умершим другом, покойный говорил с ней, как он привык, и она отвечала по–своему.

 Отцу не удалось проникнуть к Марции. В конце концов пришлось взломать дверь. Марция была в оцепенении, она потеряла рассудок, и когда отец попытался приблизиться к ней, она начала истерически кричать.

 Варрон, таким образом, остался один, как перст.

 Он страдал. Но если бы боги позволили ему снова обрести друга и дочь с условием отказаться от Суры, он удержал бы Суру и отказался бы от дочери и друга. С тех пор как корабли были сожжены, он, очертя голову, ринулся в борьбу. Он поставил на карту свои деньги и имущество, достоинство, имя, принадлежность к западной цивилизации, свою дочь и своего друга и готов был, если придется, пожертвовать еще большим: ногой, рукой, глазами, жизнью.

 Вернувшись с похорон Фронтона, он достал из ларца с документами расписку о взносе шести тысяч сестерций. В графу «Убыток» он записал: «Марция сошла с ума. Фронтон погиб», в графу «Прибыль»: «Завоевана Сура».

2. НЕВЕРУЮЩАЯ

 После завоевания Суры оба берега Евфрата и все Междуречье, от армянской границы и до самой арабской, формально признали римским императором варроновского Нерона.

 Среди всеобщего ликования голоса скептиков раздавались редко. Но была женщина, которую и самая блестящая победа не могла бы заставить поверить, что боги будут долго еще покровительствовать мнимому императору. То была женщина, с которой жил Нерон, пока ему угодно было оставаться в шкуре горшечника Теренция: Кайя.

 Кайя, со времени последней своей встречи с Теренцием, точно забитое животное, жила в полном уединении, растерянная, впавшая в отчаяние. Всеобщее торжество, мнимая милость богов выгнали ее из норы, в которую она забилась, ибо она была уверена, что это кажущееся счастье - начало катастрофы.

 Она явилась в дом сенатора Варрона. Ему не было неприятно ее посещение. Теперь, когда господство его Нерона было закреплено, по крайней мере на несколько месяцев, у него оставалось достаточно досуга, чтобы заняться внутренним положением, теми опасностями, которые крылись в природе его «создания». Угар победы мог завлечь «создание» в такую бездну глупости, что оно возмутилось бы против своего «создателя», — такая возможность не была исключена, На этот случай не мешало обезопасить себя, подготовить путы, которыми в случае надобности можно было бы связать «создание». Поэтому Варрон принял Кайю.

 Женщина производила впечатление обезумевшей, одичавшей.

 - Что вам нужно от моего Теренция? — набросилась она на сенатора. - Мало вам того, что вы тогда в Риме сбили его с толку? Зачем вы снова втягиваете его в свою игру?

 Варрон спокойно выслушал ее.