Том 13 дополнительный

 Кнопс стоял, как всегда, почтительно–благоговейно, и на его лице Теренций не уловил ни малейшей перемены. Но где–то в глубине сознания у него мелькнула мысль: а что делается у Кнопса в душе? Кнопс знал о нем очень много. Слишком много. Нехорошо, когда человек слишком много знает о своем ближнем. Разве, например, не Кнопс позволил себе наглую шутку: римский, мол, народ, занявшись чтением стихов своего императора, не сможет — потому что некогда будет — работать. Только человек, который слишком много знает, может позволить себе такую шутку. Испуг императора по поводу ненадежности его «ореола» внезапно превратился в возмущение ненадежностью Кнопса.

 Разумеется, на лице Нерона нельзя было прочесть этих мыслей. «Ореол» давно уже вернулся, перед Кнопсом снова был сытый, довольный Нерон.

 - Триста семнадцать, — повторял он, довольный, углубившись в список, точно созерцая его. — Хороший список, но кое–кого мы, наверное, упустили из виду. Что и говорить, — пошутил он, указывая на листы, густо исписанные даже по краям, — мы хорошо использовали бумагу. Немного тут осталось места, посмотри–ка. Трудно вписать хотя бы еще одно имя. Вот тут свободное местечко и еще вот тут. Сюда бы можно вписать еще два имени. И притом коротенькие — иначе их и не прочтешь. Но тогда уже список действительно будет заполнен. Дай–ка подумать. — Он задумался, прикусив нижнюю губу. - Нашел, — сказал он весело. — Мой внутренний голос шепнул мне на ухо эти два коротеньких имени. Он редко говорит в присутствии посторонних, но на этот раз он заговорил. Тебе, конечно, хотелось бы знать, — прибавил он с лукавым видом, который встревожил Кнопса, — что это за имена. Но я тебе не скажу, а сам–то ты, конечно, не догадаешься.

 Листы лежали перед ним на одеяле, он потянулся блаженно, весело. Кнопсу стало не по себе.

 - Дай мне чернила и перо, — приказал император.

 Услужливо, несмотря на то, что ему было не по себе, исполнил Кнопс требование императора. Нерон поудобнее устроился в постели, поднял колени под одеялом, чтобы использовать их в качестве пюпитра, и снова приказал:

 - Достань–ка мне дощечку и подержи, чтобы я мог писать.

 И он вписал два имени.

 Но он так держал перо и бумагу, что Кнопс не мог разобрать самих слов, он видел только движения его руки и пальцев. Это действительно были два коротеньких имени. Когда он вписывал первое имя, Кнопсу удалось лишь уловить, что император писал его греческими буквами. Что касается второго, написанного по–латыни, он ясно видел, что оно начинается буквой «К». Еще прежде, чем император дописал его до конца, догадка Кнопса превратилась в уверенность: это второе имя было «Кайя».

 Вздыхая, Нерон снова взял свитки, свернул их в тонкую трубочку, вложил одну в другую, сунул себе под подушку. Снова вытянулся и, удобно лежа, долго и витиевато болтал о том, каких многочисленных и тяжелых жертв требует «ореол» от своего носителя.

 Кнопс благоговейно слушал. Но пока он стоял в смиренной позе, прислушиваясь к словам Теренция, в его душе беспорядочно, с невероятной быстротой вставали и снова исчезали тысячи образов, мыслей. «Конечно, это Кайя, — думал он. — То, что он болтает о жертвах, может относиться только к Кайе. Совершенно ясно, что он написал «Кайя». Но ведь это бессмыслица - губить ее. Ведь именно при теперешнем положении Варрон не может и помышлять о том, чтобы натравить на него Кайю. Чистое безумие, что он ее губит. Это только повредит ему. Она, быть может, единственный человек, который любит его, если не считать меня, дурака, который, несмотря ни на что, тоже к нему привязан». Так думал он; но сквозь эти мысли и где–то глубоко под ними вставал мучительный вопрос: а второе имя, то, что написано раньше?

 - Величайший дар, — говорил между тем Нерон, - которым боги могут одарить смертного, — это «ореол». Но вместе с тем это и тягчайшее бремя. Жертвы, жертвы. «Ореол» требует жертв.