Том 13

Но либеральные филистеры из Готы давно уже перестали рассматривать немецкую Австрию как «одного из нас». Им была по душе война, так как она могла ослабить Австрию и таким образом сделать, наконец, возможным возникновение малогерманской или великопрусской империи. К ним примыкала масса северогерманской вульгарной демократии, которая рассчитывала на то, что Луи-Наполеон разгромит Австрию, а затем позволит ей объединить всю Германию под главенством Пруссии; к ним же примыкала и та небольшая часть немецкой эмиграции во Франции и Швейцарии, у которой хватило бесстыдства открыто связаться с бонапартизмом. Но их самым сильным союзником была — скажем это открыто — трусость немецкой мелкой буржуазии, которая никогда не смеет прямо смотреть опасности в глаза; чтобы вымолить на год отсрочку своей казни, она предает своих верных союзников и таким путем, без них, надежнее обеспечивает впоследствии собственное поражение. Рука об руку с этой трусостью шло известное сверхблагоразумие, у которого всегда есть тысяча оснований ни за что не совершать никаких действий, но тем больше предлогов произносить речи; оно относится скептически ко всему, кроме указанных предлогов; это то самое сверхблагоразумие, которое приветствовало Базельский мир, уступивший Франции левый берег Рейна, которое тайно потирало руки от удовольствия, когда австрийцев били под Ульмом[373] и Аустерлицем; то самое сверхблагоразумие, которое никогда не видит приближения своей Йены и резиденцией которого является Берлин.

Этот союз победил. Германия бросила Австрию на произвол судьбы. Между тем, австрийская армия дралась на ломбардской равнине с беззаветной храбростью, вызвавшей удивление у ее врагов и восхищение у всех — но только не у готцев и их прихвостней. Ни плацпарадная дрессировка, ни гарнизонная муштра, ни капральская палка не были в состоянии убить в немцах их неиссякаемую боеспособность. Несмотря на скудную экипировку и тяжелое снаряжение, эти никогда не бывавшие под огнем неопытные войска держались, как ветераны, против испытанных в боях, легко одетых и легко вооруженных французов, и только австрийское командование с его исключительной неспособностью и отсутствием единства могло допустить разгром таких войск. Но какой же это был разгром? Ни трофеев, ни знамен, почти совсем без пушек, почти без пленных; единственное захваченное врагом знамя было найдено на поле боя под грудой убитых, а нераненые пленные были итальянские или венгерские дезертиры. От рядового до майора австрийская армия покрыла себя славой, и слава эта почти исключительно принадлежит жителям немецкой Австрии. Итальянцев нельзя было использовать, и большая их часть была отстранена, венгры толпами сдавались в плен или были очень ненадежны, хорваты в этой кампании дрались гораздо хуже, чем обычно^{158}. Жители немецкой Австрии могут с полным правом присвоить себе эту славу, хотя на них же в первую голову падает и позор за плохое командование.