А потом, как сердце-то выговорила, и говорит:
– Ты, божий человек, все знаешь: не знаешь ли вот заговора, как бы усмирить его, чтобы не очень-то дрался. На квасок не пошепчешь ли аль на воду?
Странник подумал чего-то, посмотрел на Анисью.
– Знаю, – говорит, – пошепчу, пожалуй, тебе на квасок.
– И ему испить дать?
– Ничего не давай! Как приедет да начнет браниться, возьми этого квасу в рот и держи во рту, не глотай, не выплевывай! Как рукой снимет, – перестанет драться.
Нацедила Анисья квасу ковш, пошептал над ковшом странник, попрощался и пошел своей дорогой.
Осталась Анисья одна, уж не знает, куда и ковш девать, квасок сберечь – не простой, нашептанный, глоткотык.
«Вот приедет муж, живо она ему глотку заткнет, перестанет драться!»
А Петр уж едет – зверь-зверем.
Переступил порог.
– Подавай обед, – рычит, – поворачивайся!
Анисья так бы ему и ляпнула – эка, поворачивайся! – да успела кваску хлебнуть, как странник учил, а уж с кваском: квасок – молчок!
А он, знай, орет.
«Чего орешь? – так бы и крикнулось, – щи не упрели!»
А молчит, молча вынула щи из печки, поставила на стол.
Ест Петр, сам лютей-люти, зверней-зверя, не может сдержаться, так жену и кроет: еще бы – не щи, помои!
– Ходишь день-деньской на работе, а вернешься домой и поесть по-людски не дашь, ленища!
«Ленища!» – она-б в другой раз сказала словцо, не осталась-б в долгу, а молчит, держит квасок во рту, помнит: не глотни, не выплюни!
Ворчал, ворчал Петр, наелся, наворчался, полез на полати и там утих.
На другой день то-ж.
И всякий день то же: Петр кричит, а Анисья молчок: хлебнет кваску – хочешь-не-хочешь, помалкивай!
«Что за причина? Словно-б жену подменили! – да лежа на полатях, переворчавшись, и раздумался Петр: – чего де я на нее лаюсь?»
И дал зарок.
Вот вернулся домой с работы, Анисья уж ждет: сейчас пойдет крик – закричит всю избу! – Что за причина? поздоровался, сел за стол да тихий такой!
И квасу не надо.
Все равно отсказывать нечего.
И зажили тихо: ни крику, ни бою – в лад.
И пошла молва, что хорош Копыл – и хозяйство и дом! – а все оттого, что хозяйка его – не простая, с кваском, зверя уймет.
И пошло с тех пор: что вода на огонь, что узда на коня, то на крикливаго квас, только помни – не глотни и не плюнь!
Ефим плотник*
Жил-был один беднющий плотник, но и в беде и нужде большое сердце имел к несчастным – бедакам-горемыкам: что выработает, все раздаст.
«Нате, дескать, а я уж как-нибудь!»
Так и жил Ефим плотник, добрый человек.
Вот святые да угодники – им наше все видно: оттрудили какой труд, через это! – раздумались угодники: – надо же помочь человеку! – и решили идти к Господу Богу просить за плотника.
– Дай, – говорят, – Господи, плотнику Ефиму богатство!
Много могут знать святые, а всего не дано и святому: просят Бога за человека, а не знают, что еще будет.
– Дай да дай богатство! – просят.
А Ефим сидит на бревне: тук-да-тук – ан, хвать, из бревна-то деньги – да так и посыпались. Не будь дурак, топор за пояс и прибирать: нагреб золота, в хват не утащишь.
И что с такой уймой, куда ее?
Да что там! – сейчас же в Москву, товаров разных накупил и стал торговать, не плотник уж Ефим – купец Ефим Петров.
Ну и дом себе смахал: у нас, в Питере, какие дворцы, а такого не сыщешь.
Вот святые да угодники о Ефиме-то и вспомнили.
– Пойдемте, – говорят, – посмотрим, как плотничек-то живет: милостыней-то, поди, всех обогатил!
И пошли.
И прямо к дому.
И не знай, узнали Ефимов дом.
А Ефим-то как в беде жил да в бедности, по беде своей помнил о других, а как богат стал, только и дума пошла, что о себе – о богатстве своем: и добро уберечь да еще и богаче стать.
И пройти в дом к нему и не думай!
Так ни по чем не пустят.
А уж голь какую, бедноту – и не просись, за версту не подпустят!
Угодники-то прошли все-таки: Божья сила тоже.
А который Ефиму прислугал главный – мордач – загородил вход.
– Вам, – говорит, – чего?
– Пусти, – просят, – переночевать, люди мы странные, издалека!
– Не велено, – говорит, – велено взашей таких гнать, – а потом посмотрел-посмотрел, – ну, ладно, так и быть.
– Да уж мы как-нибудь, только бы ночь
Мордач их во двор, водил-водил и в хлев – к свиньям.
– Ложитесь!
И ушел.
Только и видели.
Чуть свет – какой там сон! – как поднялись угодники со свинячьего-то ложа, испачканы, измазаны, сердце-то сдержать невмочь.
– Господи, – взмолились, – отыми от Ефима богатство!
Бог-то и послушал.
И чем был Ефим, тем и стал.
Все прахом пошло, вся казна, и добро и дом.
И опять пошел в плотники.
И в беде-то и нужде маясь, милостив опять стал и до того добр к людям: коли нет чем делиться, делился ласковым словом, – да так и прожил свой век не в обиду, на мир.
Находка*
Жил-был дед и было у деда двое внучат.
Дед пас скот, внучата в школу бегали.
Пристали ребятишки, просят деда:
– Дедушка родимый, сходи за нас в школу, мы за тебя пасти будем.
А был дед до внучат жалостлив и согласился: забрал сумку да книжки и в школу.
А внучата скот в лес погнали – то-то забава!
Кончилось в школе ученье, стали расходиться по домам, поплелся и дед –
– за книжкой-то сидеть, не скот пасти!