Том 11

— Чудесно! Вот это я понимаю! Спасибо тебе, спасибо! — Полный благодарности, Салли вскочил и поцеловал жену. — Это составит три тысячи! Целых три тысячи! Сколько же мы сможем истратить? Прошу тебя, дорогая, не скупись!

Элек была польщена. Так польщена, что пошла на уступки и в конце концов разрешила мужу истратить, — хотя, по ее мнению, это было безрассудным мотовством, — целую тысячу долларов. Салли осыпал жену поцелуями, но даже таким образом не мог выразить всей своей радости и признательности. Это новое изъявление благодарности и любви увлекло Элек далеко за пределы благоразумия, и, прежде чем она успела сдержать порыв, любимому супругу было даровано еще несколько тысяч из тех пятидесяти или шестидесяти, которые Элек намеревалась добыть из оставшихся двадцати тысяч наследства. Глаза Салли наполнились счастливыми слезами.

— Я так хочу прижать тебя к сердцу! — вскричал он и тут же осуществил свое желание. Затем взял записную книжку и стал отмечать, какие предметы роскоши он приобретет прежде всего. — Лошадь… коляску… сани… полость… лакированные туфли, собаку… цилиндр… отдельные места в церкви… часы новейшей марки… искусственные зубы… Послушай, Элек!

— Да?

— Ты все еще вычисляешь? Молодец! Ты уже вложила оставшиеся двадцать тысяч?

— Нет еще, и не к чему спешить. Сперва я должна осмотреться и подумать.

— Но ты что-то подсчитываешь?

— Ну да, надо же решить, как пустить в оборот тридцать тысяч прибыли, которые мы получим от угля.

— Боже, вот это голова! А я и не подумал. Ну, каковы успехи? Далеко ли ты зашла?

— Не очень. Только года на два или на три вперед. Капитал уже обернулся дважды. Один раз на нефти, другой раз на пшенице.

— Ах, Элек! Отлично! Великолепно! А каков прирост?

— По-моему, дело идет неплохо. Около ста восьмидесяти тысяч чистой прибыли наверняка, но вообще — то, конечно, будет больше.

— О! Грандиозно! Ей-богу, наконец — то нам улыбнулось счастье, — столько лет мы тянули лямку. Элек!

— Да?

— Я ассигную целых три сотни на миссионеров. Смеем ли мы скупиться на такое дело?

— Ты бы не мог поступить благороднее, милый. Это так свойственно твоей великодушной натуре, мой добрый мальчик.

Похвала жены наполнила Салли острым ощущением счастья, но все же у него хватило честности признать, что его поступок оказался возможным лишь благодаря Элек. Ведь если бы не она, он бы не располагал такими деньгами.

Наконец супруги отправились спать, но, пребывая в упоительном трансе, позабыли потушить в гостиной свечу. Они вспомнили об этом, только когда уже разделись. Салли считал, что свечу тушить не надо, что они могут теперь позволить себе такой расход, пусть горит хоть сотня свечей. Но Элек встала, сошла вниз и задула свечу. И правильно сделала, потому что на обратном пути набрела на мысль, с помощью которой сто восемьдесят тысяч долларов, не успев остыть, превратятся в целых полмиллиона.

Глава III

Газетка, которую выписала Элек, выходила по четвергам; совершив путешествие в пятьсот миль, она могла прибыть только в субботу. Письмо дядюшки Тилбери было отправлено в пятницу, следовательно, их благодетель опоздал умереть и попасть в последний номер более чем на сутки, но у него было предостаточно времени известить о своей кончине в следующем номере. Таким образом, Фостерам предстояло почти целую неделю ждать, пока выяснится, не случилось ли с дядюшкой Тилбери что-нибудь, оправдывающее их надежды. Неделя была необычайно длинной, напряжение изнурительным. Супруги вряд ли бы выдержали его, если бы не передышки, которые им давали благодатные вечерние грезы. Мы уже знаем, чем они занимались. Элек на всех парах умножала капиталы, а Салли их тратил. Во всяком случае, тратил все, что ему отпускалось.

Наконец пришла суббота, и Фостеры получили «Уикли Сэгамор». Это произошло в присутствии миссис Эверсли Беннет, жены пресвитерианского пастора, которая в тот вечер обрабатывала Фостеров на предмет каких-то пожертвований. И вдруг их беседа скоропостижно скончалась по вине хозяев. Миссис Беннет обнаружила, что Фостеры не слышат ни единого ее слова. Ошеломленная, негодующая, она встала и удалилась. Как только за ней захлопнулась дверь, Элек жадно сорвала обертку бандероли, и глаза супругов впились в столбец, где помещались объявления о смерти. Жестокое разочарование! Ни слова о Тилбери. Элек была христианкой с колыбели, а посему долг и сила привычки повелевали, чтобы она подчинилась установленному ритуалу. Взяв себя в руки, она заметила бодро, с двухпроцентным профессиональным благочестием:

— Смиренно возблагодарим господа за то, что чаша сия миновала Тилбери…

— Подлый обманщик! Чтоб ему…

— Салли! Стыдись!

— А мне наплевать! — парировал разгневанный муж. — Ты же сама так думаешь, и если б не твое безнравственное благочестие, ты бы в этом призналась.

Элек ответила с видом оскорбленного достоинства:

— Не понимаю, как у тебя язык поворачивается говорить такие злые, несправедливые слова. К тому же безнравственного благочестия не бывает.