Том 10. Жерминаль

Жена Раснера, обслуживавшая посетителей, попросила нового постояльца подождать — через минутку она покажет отведенную ему комнату и он сможет там помыться. Этьена опять охватили сомнения: стоит ли оставаться? Жаль было проститься с вольными скитаниями, с солнцем, с радостью быть самому себе хозяином, хотя бы ценою лишений и голода. Ему казалось, что он прожил уже несколько лет с тех пор, как, замерзая на холодном ветру, добрел до террикона, а потом несколько часов ползком пробирался в черном мраке подземных галерей. Тошно было думать, что придется все начинать сызнова. Нет, какая несправедливая, какая жестокая участь! Его человеческая гордость возмущалась, ему не хотелось превратиться в животное, которое слепнет во мраке и погибает раздавленным. Пока в душе Этьена совершалась внутренняя борьба, взгляд его блуждал по огромной равнине, и мало-помалу он разглядел ее. Он изумился, — совсем не такими представлял он себе эти просторы, когда старик Бессмертный во тьме указывал на них рукой. Прямо перед собою, в ложбине, он действительно видел Ворейскую шахту — деревянные и кирпичные постройки, сортировочную с крышей из толя, вышку копра, крытую шифером, барак машинного отделения и высокую красноватую трубу. Неприглядны были все эти строения, сбившиеся в кучу. Но вокруг них простирался двор, и Этьен никак не думал, что он такой большой: двор походил на черное озеро с застывшими валами каменного угля, над ними вздыбились высокие мостки, по которым проложены были рельсы; в одном углу белели штабеля бревен, как будто там свалили целый лес срубленных деревьев. Справа горизонт заслоняла громада террикона, поднимавшаяся, словно исполинский крепостной вал; в самой старой своей части он давно порос травой, а в другом конце его сжигал огонь, целый год горевший внутри этой искусственной горы, — о нем свидетельствовали струи густого дыма, выбивавшегося на поверхность, да длинные подтеки багрового и ржавого цвета, змеившиеся среди белесых, серых кусков сланца и песчаника. А дальше раскинулись поля, бесконечные поля, засеянные пшеницей и свеклой, голые в эту пору года; болота с жесткой щетиной камышей, над которыми кое-где высились ивы с корявыми стволами; далекие луга, пересеченные унылыми вереницами тополей. И совсем далеко белыми пятнами выделялись города: на севере — Маршьен, на юге — Монсу; на востоке горизонт окаймляла лиловатая полоса оголенного Вандамского леса. И под этим хмурым небом, в тусклом свете угасавшего зимнего дня казалось, что вся чернота копей, вся летучая угольная пыль пала на равнину, осела толстым слоем на деревьях, покрыла дороги, смешалась с землей.

Этьен смотрел, и больше всего его поразил канал — речка Скарпа, выпрямленная каналом, ночью он их не видел. От Воре́ до Маршьена на протяжении двух лье канал шел по прямой и казался ровной лентой матового серебра, а вдоль него тянулась, убегая в бесконечность, обсаженная деревьями насыпная дорога, возвышавшаяся над низиной; меж зеленых берегов блеснула голубовато-серая водная гладь, по ней медленно скользили баржи с красной кормою. Близ шахты находилась пристань, видны были стоявшие на причале баржи, в них грузили уголь, подвозя к ним вагонетки по мосткам с рельсами. Затем канал делал поворот и наискось пересекал болото; вся душа этой гладкой равнины заключена была в геометрических линиях канала, проходившего по ней, как большая дорога, перевозившая уголь и железо.

Этьен перевел взгляд на рабочий поселок, построенный на плоской возвышенности, — издали виднелись черепичные красные кровли. И вновь любопытство влекло его к Ворейской шахте, даже к глинистому пологому скату, у подножия которого высились два огромных штабеля кирпичей, изготовленных и обожженных на месте. За изгородью двора проходила ветка железной дороги, обслуживавшей копи. Должно быть, последняя партия ремонтных рабочих спустилась в шахту. По двору медленно двигался товарный вагон, который подталкивали рабочие под пронзительные свистки десятника. Исчезло все обаяние неведомого, таившегося во мраке, непонятного громыхания, необъяснимых раскатов грома, сияния непостижимых звезд. Вдали вздымались к небу доменные печи и коксовые батареи, но пламя, горевшее над ними, побледнело еще в час рассвета. Ничего не оставалось прежнего, кроме прерывистых всхлипываний водоотливного насоса и пыхтения, похожего на шумное, долгое дыхание людоеда, обозначавшееся в воздухе серой дымкой, которую Этьен различал теперь, — дыхание ненасытного, прожорливого чудовища.

И вот Этьен решил остаться. Быть может, ему вспомнились светлые глаза Катрин, взгляд, который она бросила, уходя в поселок. А возможно (скорее всего именно это и подействовало), его привлек ветер возмущения, подувший в угольных копях. Он и сам этого не знал. Но он решил опять спуститься в шахту, чтобы страдать и бороться; он с ненавистью думал о тех людях, о которых говорил Бессмертный, об откормленном, тучном божестве, которому тысячи голодных, никогда не видевших его, отдавали свои силы и свою кровь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I