Федосья Ивановна. А отпустить я тебя отпущу с благословением… Ну, я в малинник пойду… словно как у нас поспела… погляжу.
Наташа. Ну вот, у меня точно камень с души свалился, бабушка отпускает. Что ж теперь меня может удержать здесь?.. Ничто мне не дорого. Прощай, родное гнездо!
Семен. Наталье Михайловне.
Наташа. А, это вы, Семен Иваныч. Я хочу вас просить.
Семен. С полным удовольствием. Что угодно?
Наташа. Сходите к Евлампию Михайловичу.
Семен. К ему? Вот так раз!
Наташа. Да. И попросите сейчас же притти сюда.
Семен. А вот и другой! Это для чего же будет?
Наташа. А это уж не ваше дело. Сходите, если хотите мне сделать удовольствие.
Семен. Это мы можем, коли для вас удовольствие составляет. Только не вышло бы наоборот: заместо удовольствия-то неудовольствие.
Наташа. Ну, не нужно, если не хотите. И без вас обойдусь.
Семен. Наталья Михайловна, да что серчать-то! Видите, я пошел.
Медынов. Что бежишь?
Семен. Послали.
Медынов. Куда?
Семен. За барином.
Медынов. Зачем он?
Семен. Стало быть, понадобился.
Медынов
Федосья Ивановна. Вы еще, батюшка, не уехали?
Медынов. С мельником вашим все хороводились насчет подтопу.
Федосья Ивановна. Что вы как будто не в духе?
Медынов. Так, взгрустнулось… точно что от сердца отрывается… Хорошо, что я вас встретил… поговорить хочется. Не то чтоб я утешенья ждал, а так вот… хочется поговорить, да и все тут; скучно будет домой ехать, ни с кем не поговоривши.
Федосья Ивановна. Ну, что ж, поговорим, если угодно.
Медынов. Я виноват перед вами.
Федосья Ивановна. В чем это, батюшка? Вот уж не знаю.
Медынов. А вот в чем!.. Робок я и нерешителен; давно бы мне надо было поговорить с вашей внучкой, а я все ждал чего-то. А сказать было что.
Федосья Ивановна. Ну, теперь скажите.
Медынов. Поздно. Теперь уж она меня слушать не станет… не станет, бабушка, не станет.
Федосья Ивановна. Ну, что ж с ней? Я тут ни при чем. Не заставишь, коли не хочет.
Медынов. Ну вот, значит я и виноват. Давно бы мне надо было ей сказать, что я люблю ее; а я все ждал, когда она станет улыбаться мне послаще. Я ведь чудак; меня и барышни ловили немало, да на что мне они? В моей хате с длинным-то хвостом и повернуться негде. Вот я ждал, ждал, да и дождался: стала она сладко улыбаться, да только не мне.
Федосья Ивановна. Что ж делать! Насильно мил не будешь. А вины вашей я все-таки никакой не вижу.
Медынов. Вот какая моя вина: кабы я пораньше догадался, так, может быть, и не случилось бы того, что теперь вышло.
Федосья Ивановна. А что ж такое теперь вышло? Нет, вы позвольте… вы мне скажите!
Медынов. Скажу. Знаете ли вы, бабушка, что прежде девки попроще и поглупее были?
Федосья Ивановна. Знаю.
Медынов. Только о любви и думали.
Федосья Ивановна. Знаю.
Медынов. Ну, их на эту удочку и ловили.
Федосья Ивановна. И это знаю.
Медынов. Теперь девушки уж не так малодушны, теперь они поумнее.
Федосья Ивановна. Да, это правда ваша.
Медынов. Теперь стали рассуждать о высоких предметах, которых они не понимают. Ну, и ловцы удочку теперь переменили: ловят их на высокие предметы. А ловцы-то все те же, мерзость-то все та же: холодное, бессердечное обольщение. Это старая, скверная привычка, которую давно пора бросить. Как-таки человек не может пройти мимо девушки, чтоб петлю не закинуть, чтоб не попробовать запутать да с толку сбить? А еще образованными называются.
Федосья Ивановна. Да про что вы? Не понять мне тут ничего. Как это на высокие предметы ловить? Наташа у меня не такая; я ее пуще глазу берегу. Да и недолго мне любоваться-то на нее, уходит она от нас.
Медынов. Уходит? Так, так. Вы желаете знать, как это на высокие предметы ловят? А вот так и ловят, как вашу Наташу поймали. Коли это только угар, так он вылетит, тогда и меня вспомните! А коли серьезно, так простите мою вину, что не успел я, прежде других, запутать ее красивыми словами, я все-таки честнее. Прощайте, бабушка!
Федосья Ивановна. Ну вот, что наговорил. И сам-то как полоумный, да и меня-то с толку сбил. А видно, очень видно, что любит Наташу-то. Вот и мечется, бедный, и толкует бог знает что.