Том 1. Здравствуй, путь!

Первое, что встречает читателя в романе «Ветер жизни» (1975), это образный народный русский язык, в меру расцвеченный элементами речи, присущими жителям Севера.

Повествование здесь не содержит напряженного сюжета, который приковывал бы к себе внимание. Оно течет плавно, неспешно, увлекает картинами нравов, быта, обычаев северной старины, изображением незаурядных характеров, точным знанием жизненного материала, подмеченными драгоценными подробностями.

Оживают перед читателем давние годы, вятская земля времен детства писателя, село Дубки, лежащее на «Сибирке», — дороге, по которой гнали в Сибирь каторжан, по которой устремлялся в дальние сибирские края поток переселенцев:

«— Ох и наказание же — эта дорога! Дня не проходит без беды. Угораздило же вас, тятенька, выбрать местечко. Хуже, беспокойнее, пожалуй, на всей земле нету», — ругает свекра сноха Варвара. Он отвечает: «А ты много видала ее, земли-то? Не я выбирал, нужда выбрала, — беззубо шамкает Евдоким. — Нужда нашей жизнью правит. С нее спрашивай».

Один частный, казалось бы, штрих, а он сразу характеризует судьбы сотен тысяч сел и деревень царской России, судьбу крестьянства, всего трудового люда Российской империи. Емкими изобразительными средствами Кожевникову удается проникнуть в самую суть явлений.

Наглядно раскрывает автор смысл царского манифеста о «воле» крепостного крестьянства:

«Вот как ослобонили. Если бы только от барина, а тут и от земли, и от сохи, и от воды, и от родного крова, и отеческих могил. Наградили большой дорогой да ветром…»

Сломалась у горемыки-поселенца, тянущегося в Сибирь, тележная ось — и возникает картина народного бедствия, с цепкой, истинно художнической деталью. Ось починили — «и старая, пепельно-темная, пропыленная телега влилась в поток таких же чумазых дорожных тружениц. Весь тележный поток выглядел как мутная вешняя река, по которой плывет единственная белоснежная льдина — березовая ось, сделанная Герасимом».

Вот из таких точных деталей складывается полотно, изображающее людское половодье, понесшее множество переселенцев в далекую, манившую миражами воли и удачи Сибирь. О путях и горьких человеческих судьбах и рассказывает эта книга.

Особое внимание привлекает образ Миши, младшего из обширной семьи Барановых, в нем мы узнаем юношу Алешу Кожевникова. Интересны Мишины друзья-сверстники, «хозяин улицы» Васильваныч и Сашка Летягин.

История семьи Летягиных включает в себя отлично написанную сцену проводов крестьянина на непонятную, чуждую ему японскую войну:

«— Ш-ш… не надо. — Отец посадил парня рядом с собой, на лавку, где уже сидела мать с дочурками, прижал его головенку к своей груди. — Не надо плакать. Ты ведь большой…

В улице снова крикнули:

— Эй, Летяга!

Кузнец обнял жену и ребятишек, сразу всех одной охапкой, перецеловал и сказал:

— Прощайте! Простите меня, что оставляю нищими!»

В главе с выразительным названием «Вся Русь в недуге» появляется книгоноша Афоня, который начинает со «смутительных речей» (не бегать, мол, в Сибирь надо, а — гнать царя и подцарков!..), а потом, видно, помогает побегу «политических» — каторжан.

Очень многое в романах «Иван — Пройди свет» и «Ветер жизни» навеяно впечатлениями детства и юности автора. «Ветер жизни», — пишет он, — можно назвать «путешествием в прошлое, в молодость моего поколения, путешествием с дорогими друзьями и спутниками моей жизни по дорогим местам…»

В сочинениях Алексея Кожевникова читатель всегда найдет добрые черты облика самого писателя: любовную заинтересованность в изображаемой действительности, чистоту взгляда на людей и на их взаимоотношения друг с другом, с природой, с обществом и еще одно — восхищение художника богатством, красотою и мудростью родного языка, народной речи.

Хочу в заключение привести прекрасные слова Алексея Венедиктовича Кожевникова:

«…Если от моих книг кому-то станет чуть-чуть теплей, светлей, радостней, легче, — я буду счастлив. Я сделал свое жизненное дело».

Ю. Лукин 

Здравствуй, путь!

1. Длинное ухо

Тансык, младший сын степного скотовода-кочевника Мухтара, ездить верхом начал с первых дней своей жизни, совсем маленького во время перекочевок мать возила его на руках или в корзинке, прикрученной к седлу. Потом, встав на свои ноги, он ради забавы катался верхом на козлах и баранах, с пяти лет ему разрешили самостоятельно ездить на коне, а восьми он получил коня в свое полное распоряжение.

Этот день стал для Тансыка самым счастливым в его детстве. Перед тем долго-долго тянулась зима. Старшие не запрещали Тансыку играть на воле, но там либо кусались нестерпимо больно злые морозы, либо дули непроглядные снежные бураны, и парнишка почти все время безвылазно проводил в полутемной избенке-мазанке с одним маленьким окном, перетаскивая из угла в угол обломки саксаула и воображая в утешение себе, что перегоняет неисчислимый скот. За зиму он измучил всех старших постоянными спросами и хныканьем: «Когда же мы начнем кочева-ать?!»