Том 1. Здравствуй, путь!

— Эти молодцы везли продукты. За сутки они могли бы сделать лишнюю ездку. Прикиньте: три машины, каждая по три тонны — потеря девяти тонн смертельно-необходимого нам.

— Ложь, брехня! — закричали из кучки шоферов. — Кто написал? Мы докажем…

— Закройтесь, саботажники! — гаркнул Гусев. — Не то еще знаем!

Козинов оглушительно загремел чернильницей по столу. Звонка, непременного спутника всех собраний, не было.

— Я читал без выбора, у меня таких документов целая папка.

— Чего маринуете? Давайте ход! — шумел Гусев. — Надо всех пакостников за ушко и на солнышко. Сами за руль сядем.

— Но этот я выбрал, назидательный документик. — И Козинов принялся читать:

Заявление

Есть такой рыженький, плюгавенький шофер Панов. Ездит по нашему участку на трехтонном грузовике. Он меня однажды чуть не заморозил, я после того вся изошлась чирьями. Ехала я из командировки. Дали мне записку к этому плюгашу. Поглядел и говорит:

«Вечером выедем».

Почему же вечером, нельзя ли пораньше?»

«Нельзя, надо взять горючего и машину попробовать».

Вечером выехали. Он в кабине, я поверх груза. Запомните: дело в мороз, а я в одном пальтишке и без валенок! Отъехали мы километров двадцать, и вдруг машина начала тыркать. Потыркала и остановилась. Фонари погасли. Захлестнуло нас теменью. Мне холодно стало, я и спрашиваю:

«Скоро поедем?»

«Совсем не поедем».

«Как же так?»

«Машина испортилась, не везет».

«Я без валенок, замерзну».

«Зачем мерзнуть, иди в кабинку!»

И, подлец, открывает дверку. Я ничего такого не подумала — и к нему. Он, стервец этот, достает вино, закуску, стакан, наливает и говорит:

«Давай погреемся, может, сутки простоим».

Я уперлась, а он уговаривает:

«Глупости, дуришь, девка».

Мне здорово зяблось, и я выпила маленько, прислонилась в уголок и заснула.

И вот чувствую, что схватили меня за шею, и слюнявые губы тычутся мне в щеку. У меня сна как не бывало. Гляжу, шоферишка жмется ко мне, расстегивает пальто. Я его раз в морду!

— Правильно! — одобрил Гусев.

«Чего дерешься, дура! Это же я», — и снова подбирается. Я его другой раз в морду».

— Молодец девка!

«Будь он посильней и потрезвей немножко…»

— Чего там, громче читай! — потребовали шоферы. Козинов ударил чернильницей и объявил:

— Все понятно…

«Еле-еле отбилась я, и на ящики. Холодище там, ветрище, снег… Схватила пустой бензиновый бак и жду.

«Тепло? — спрашивает он. — Дура, чего тебе стоит? Чай, не девка! Ну, мерзни!»

Часа три выстоял, потом завел мотор и поехал».

— Как вам, товарищи, нравится? И это не единичный случай.

Прения были бурны. Гусев требовал сокращения всех шоферов, замешанных во вредительстве, обвинял администрацию и рабочком в мягкости.

Шоферы защищались, выдвигая в свое оправдание лень, пьянство, прогулы других:

— Не мы одни такие, много и кроме нас.

Слово взял Козинов.

— Скверно, товарищи! Поковыряли друг друга, и грешищ у всех оказалось — не вычерпаешь экскаватором. После этого стыдно и рабочим-то называться.

— В администрацию захотел? — выкрикнул появившийся Панов. — Ну и катись, скатертью дорожка!

— Товарищ Панов, блюди очередь. Теперь моя. — И Козинов продолжал: — Лень, рвачество и чуть ли не насилие над людьми, над женщинами. Нигде нет такого, ни на одном заводе, голову свою ставлю на заклад.

И снова голос Панова:

— Можешь не ставить, никому не нужна твоя корчага.

— Да уймись ты наконец, перестань гавкать, чудовище с большой дороги! — потребовал от Панова Гусев.