Том 1. Здравствуй, путь!

Адеев, не раз одернутый: «Куда лезешь без очереди! Становись в хвост!» — пробился на крыльцо конторы, помахал кепкой и прокричал:

— Платить будут вечером. Идите на работу!

— Да-а-ешь! — Многосотенный вопль оглушил его. — Сперва сам получишь, а потом нам? Да-а-ешь!

Он, сухонький, маленький, но замешанный на упрямстве — оно выпирало в крутых плечах, в хмуробровом лбе, и серых упористых глазах, — спокойно повторил:

— Разойдитесь! Я говорю, вечером. Контора, — постучал в дверь кассиру, — до вечера никаких оплат, никому!

Человеческий удав, колеблясь и вспухая, напирал на Адеева, угрожал вспотевшими кулаками и щерил красные глотки.

— Плати! Наши, заработанные, не имеешь права. Не рабочком ты, а прихвостень у начальства!

Другой удав вползал в лавочку, тянулся к кускам мануфактуры, к посуде, к шляпкам и к случайно завезенным тысячерублевым каракулевым манто. Точно ужаленный или прижатый за хвост, он по временам выкидывал из лавочки голову и, размахивая потными космами волос, рычал:

— Эй, касса, ты скоро! Пошевеливайся! — и затем снова начинал донимать оглушенного продавца: — Мне, мне, мне!

Адеев еще раз крикнул в жадную одуревшую пасть:

— До вечера ничего не получите! — и, много раз обруганный, с болью в ребрах вытиснулся из толпы.

Опустошив лавочку, расхватав нужное и ненужное, хищники потянулись к кассе — к Ледневу пришли делегаты от одной самой слабой из грабарских артелей и потребовали увеличить расценки.

— Кто же теперь работает за пять рублей в день? — доказывал старшой Ледневу, — одни мы, дураки! Вот, — он тряс дырявым армяком, — при таких заработках и этого не увезем. Здесь же не работа, не жизнь, а сплошная ломота. Город-то не зря ведь так прозван.

— Алма-Ата — значит, отец яблок, — поправил землекопа Леднев.

— Не заливай, все кличут «Ломота», и нет другого имени.

Старшему поддакивал зеленый мальчишка:

— Голыми хотят выпустить, голыми. На других разъездах платят больше, здесь только скупятся.

— Надо принять во внимание, — перебивал мальчишку старшой. — Бабы и девки наши есть хотят, одеться тоже им требуется.

— Оденешься! Жди! Скорей разденешься, — подвизгивал мальчишка.

Леднев видел в лицах беспредельную жадность, представил всех баб и девок, которые бегают по разъезду с единственной мыслью: «А не дают ли чего? Не прозевать бы», и у него в горле шевельнулась тошнота, будто застряло в нем что-то жесткое и елозит.

— В рабочком! — Он повернулся спиной к делегатам. — Всякие требования, не согласованные с профсоюзом, администрация рассматривать не будет и не может, — сказал, как выплюнул, через плечо.

Адеев не согласился поддержать грабарей. Они пригрозили, что уедут.

— Вы что — работать приехали али грабить? — Предрабочкома неистово закричал. — Опытные, настоящие грабари загоняют двести — двести пятьдесят с лошадью, а ним мало?! Кто вы, кто ты? — Он приступил к старшему. — Работал только с бабой на печке! А ты? — Схватил мальчишку за плечо и тряхнул. — И этого не делал, а, сукин сын, орешь, требуешь, перещеголять хочешь потомственных работников. Храпы вы, храпы! Хамлецкое кулачье! Не работать приехали, а сундуки набивать, мошну… — он подбирал самые крепкие слова, но и они не могли выразить всю злобу, накопившуюся в нем. — Бабенки вас подбивают, бабенки. Им дурьи головы шляпками прикрыть захотелось, а это, — он начал хлопать себя по сиденью, — это шелком, шелком! Нет! Турксиб не будет прикрывать!

Делегаты, видя, что человек читает их подноготную, заговорили с наглой откровенностью:

— И шелком прикроем, и шляпки купим! Мутит тебя шелк на наших бабах, тогда работай с кем хочешь, а мы уедем.

— Это спекуляция на трудностях!

— Како нам дело, что тебе трудно. Железны дороги для всех нажива. Ты один — собака на сене, сам не жрешь и другим не даешь.

Артель не вышла на работу. Работающие были готовы примкнуть к ней — бросали лопаты, собирались группами и обсуждали, как им сломить упрямца Адеева, вышибить эту пробку, закрывающую путь к Ледневу, который по их убеждению был не так скуп на казенные деньги.

Уезжать никто не думал: существующая оплата были достаточно высокой, а кооператив пополнялся товарами.

Адеев пришел в юрту к Ледневу, разложил кисет, бумагу, спички, расстегнул пиджак и потянул слишком тугой ворот рубахи, — он приготовился к основательному разговору.

— Не уезжают, сволочи, здесь крутятся. Я им сказал, могут сматываться. Нет, не хотят!

— Вы, товарищ, о чем? — спросил враждебно Леднев. — Я занят.

— Грабари — хамлецы! И не уедут. Видят, храпы, что положение у нас аховое, и требуют. Ты вот что, вызови главарей и скажи: не ждали бы никаких надбавок, надо сразу показать им, что нас с тобой не укусишь.

— Вмешиваться в ваше дело решительно не хочу и не буду. Как хотите управляйтесь и разговаривайте с этой шпаной! — Леднев закинул ногу на ногу и начал насвистывать что-то беззаботное.

— А твоего тут дела нету? — Адеев отшвырнул кисет. — Ты на участке кто, гость?