Том 1. Великий град трепангов

Младенец знал что нет ничего вне Его, ни от Него, но вдруг впервые оглянулся.

Коварный Сон схватил Младенца и вырвал Его «хочу». Сон был раб Того, Который Плод отбросил к Солнцу.

Младенца запутали липкие путы Сна. –

И Властелин увлек Младенца Бога в недра Земли-мертвой Человека. –

И Другой, похитивший Бога – был Гений Космоса Лепта-Возмездье Земли. –

…В недрах утробных, среди мириадов опустошенных черепов, оставил Гений плененного Бога. –

И Сон – верный Раб остался с Младенцем – стражничать. –

В угарных лабиринтах Сна, в кошмарной тине Зеркал томился Младенец Создатель Космоса.

Зеркала вбирали в свои омуты Его.

В одном Зеркале Он-Титан проносил чрез миллионности лет мириады сердец Человека-Человечества. –

А за ним шел Человек из глины, несущий беззаботно Крест на Голгофу.

И отраженный в зеркале Бог-Титан, истекающий кровью, разрывая об острые каменья сердца, погружался под тяжестью их глубоко в Землю и вновь поднимался в страшных муках, все сердца сжимались и корчились в безысходной Тоске и Боли.

Человек беззаботно несущий Крест на Голгофу поравнялся с Ним, когда Младенец взглянул в другое Зеркало.

Зеркала вбирали в чадные омуты Его.

Отраженный Бог был увенчан змеиным венцом. Змеи жалили глаза Его, влезали под череп и скользили по складкам мозга, отравляя Его. Под черепом кишели змеи. Мозг, казалось, превратился в расплавленный металл. Змеи изъязвили язык и глаза Его, источили мозг Его безднами безумий.

Он-Титан проносил чрез миллионности лет мириады безысходных в тщете мыслей.

А рядом шел Человек из глины, несущий беспечно крест на Голгофу…

Младенец изъязвленными глазами увидел на челе его венец из терний. Алые капли крови стекали по лицу, озаренному целомудренной улыбкой.

Зеркала вбирали в чадные омуты Его.

В третьем зеркале Младенец не видел ничего, ибо был зарыт в суете; комья земли засыпали его язвы.

Он умирал.

Смерть медленно убивали сердца, зарытые с ним.

Сердца умирали одно за другим, завещая смерть еще живым.

Разлагались мертвые сердца.

Черви, шурша – со всей земли сползались на чудовищный пир.

Сердца доживали. –

Стучали устало во все двери Смерти. И их точили черви. Съедали, останавливали сердца черви.

В третьем зеркале отраженный Бог не видел ничего, ибо был зарыт в суете. Комья земли осыпали его язвы.

А над Ним, – Он знал и видел сквозь Смерть – на кресте Распятый Человек – воскресал, – чрез Смерть восходя в Бессмертие.

Так томился младенец зарытый Гением в недра мертвой могилы человека-земли. –

Томился Младенец, опутанный сном, среди мириадов разбитых черепов Напрасного Человека.

Бог отражался в кошмарных омутах зеркал.

Бог осиротевший блуждал в жестоко-жутких зеркалах, изгнанный из Ничто.

Гений Космоса из спящего Бога сотворит Человека, сущего в отраженьях –

Сотворит человека вне образа и подобия. –

Ибо –

«Око за око! –

– Человека за человека!!!

В человеке из спящего Бога, Гений Духом Загасит Бога.

И Ничто победно загасит и свет и мглу.

Потухнувший Бог не стронет Ничто.

И никто суетой Космоса не стронет Ничто.

Лепестки сакуры *

Безе, Венедикт Март

(1919)

Безе. Письма японской мусмэ *

(перевод автора с еврейского)

Артистке

З. ЛЮБИМОВОЙ

посвящаю.

I

Белая Слива, – Вами заласканная, сдвинулась на влажную землю и томно благоухает.

Золотые звездочки, собравшиеся в последнем закатном Луче,

Нашли ее среди Листочков Карпензи¹, рассыпанных цветными крапинками по поздней летней дорожке.

Шепот Звездочек доверил Сливе сказку печали, тепла, – последнюю сказку жизни…

Почему Вы оставили позднюю дорожку и, как мотылек, как порхающая Заря, исчезли?!.

Вы оставили свой шаловливый Зайчик света и, как прерванный аккорд,

Потушили Звуки осеннего Заката…

Куда Вы порхнули, моя воздушная, дремотная Зинео-Сан, моя осенняя сказка?

Поздно, поздно нежная Оцука² ломаными лучами чертила световые дорожки

На сердце синих усталых волн родного моря,

И переплетались они, как древнее послание жрецов.

Сквозила между ними Ваша улыбка, как рыдающий цветок на груди пылающего Старца,

Как Звуки цитры из могучего сердца Фудзи-Ямы³,

Как шелест последнего дыханья на поздней дорожке…

Мои жадные губы пили эти световые улыбки,

И я тянулся между синим отливом морей и блеском Оцука

К Вашим хрупким, танцующим бедрам;

Я жаждал прижаться к Красочному Оби⁴ как к Жемчужине, к дорогому камешку Пультары.

Куда Вы порхнули в час поздний Золотых Сумерек..?

Уже последний звон колокольчика⁵ в древнем Киотском Храме прозвучал,

Стройные Боги со своими мудрыми Семиручными пальцами опускаются в творческую дремоту,

Жрецы распустили свои последние тиртечи⁶ и затихли в священных снах.

На Ямамото дори Санчоме⁷ в священном озере, мудрые черепахи раздвинули свои стовековые брови и наклонились на левый берег солнца, –

Застывшее тело их прославляет ночь…

Какой уголок тьмы теперь рассекается грустной мелодией Ваших гето?⁸

Я хочу прижаться к этим звукам, как к дрожащим движениям Ваших Утонченных пальцев…

Какая тень блуждает по Вашим трепещущим Сиси?…⁹

Я хочу эту тень раздвоить в моей тоске, в тоске по Вас, моя Зинео-сан,