Листик, вырванный из тетрадки,В самодельном конверте сером,Но от весточки этой краткойВеет бодростью и весельем.В твердых буквах, в чернилах рыжих,По канве разлиновки детской,Мысль свою не писал, а выжегМой приятель, поэт советский:«День встает, напряжен и меток,Жизнь напориста и резва,Впрочем, в смысле свиных котлетокНас счастливыми не назвать.Всё же, если и все мы тощи,На стерляжьем пуху пальто,Легче жилистые наши мощиВетру жизни носить зато!..»Перечтешь и, с душою сверив,Вздрогнешь, как от дурного сна:Что, коль в этом гнилом конверте,Боже, подлинная весна?Что тогда? Тяжелей и горшеНе срываются с якорей.Злая смерть, налети, как коршун,Но скорее, скорей… Скорей!
Ходил поэт и думал: я хороший,Талантливый, большой, меня бы им беречь!И хлюпал по воде разорванной калошейИ жался в плащ углами острых плеч.Глаза слезят от голода и яда,В клыках зубов чернеет яма рта.Уже вокруг колючая оградаИ позади последняя черта.И умер он, беззлобный и беспутный,Ночных теней веселым пастухом.Друзья ночей, воры и проститутки,Не загрустят о спутнике ночном.Лишь море в мол из розового мракаПлеснет волны заголубевший ледДа мокрая бездомная собакаОвоет смерть собачью и уйдет.
ТЕНЬ («Весь выцветший, весь выгоревший. В этот…»)[241]
Весь выцветший, весь выгоревший. В этотВесенний день на призрака похож,На призрака, что перманентно вхожК избравшим отвращение, как метод,Как линию, — наикратчайший путьУхода из действительности, — телоОн просквозил в кипевшую толпу,И та от тени этой потускнела.Он рифмовал, как школьник. ИсключеньяИз правил позабытого значенья,И, как через бумагу транспарант,Костяк его сквозил сквозь призрак тела,И над толпой затихшей шелестелоПугливое: российский эмигрант.