Том 1. Стихотворения

Участие Есенина в группе имажинистов сочувствия у С. А. Клычкова не вызвало. В августе 1923 г. он опубликовал полемическую статью «Лысая гора», в которой уподобил российский поэтический Парнас тех лет этому обиталищу нечистой силы. Один из главных упреков С. А. Клычкова: «Надуманность, неестественность и непростота образа стали достоинством». Приметы этого он находил в творчестве Есенина: «Однажды я застал Есенина за такой работой: сидит человек на корточках и разбирает на полу бумажки. На бумажках написаны первые пришедшие в голову слова. Поэт жмурится, как кот на сметану, подбирает случайно попавшие под руку бумажки и из случайных слов конструирует более или менее выигрышный образ. Выходило подчас совсем недурно. Проделывалось все это, может, в шутку и озорство, тем не менее для нашего времени и эта шутка показательна: механизация нашей образной речи — явление характерное не только для имажинистов» (Кр. новь, 1923, № 5, август-сентябрь, с. 391). Эта полемика не нарушила их дружеских взаимоотношений.

С. А. Толстая-Есенина вспоминала: «Есенин рассказывал <...>, что это стихотворение было написано под влиянием одного из лирических отступлений в «Мертвых душах» Гоголя. Иногда полушутя добавлял: “Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь”. Несомненно, что место в «Мертвых душах», о котором говорил Есенин, — это начало шестой главы, которое заканчивается словами: “...что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!» (Восп., 2, 260).

Публикацией этого стихотворения началось сотрудничество Есенина в Кр. нови, где он за 1922–1925 гг. напечатал более тридцати произведений («Анна Снегина», «Русь советская», «Возвращение на родину», «Все живое особой метой...» и мн. др.).

Под свежим впечатлением от прочитанного в журнале стихотворения Н. Н. Никитин писал А. К. Воронскому в первой половине апреля 1922 г.: «Удивителен медный пушкинский стих Есенина» (ЛН, т. 93, с. 561). С первых печатных отзывов лейтмотивом большинства статей стало признание высочайшего мастерства поэта и констатация появления в его стихах пушкинских мотивов. В. П. Правдухин отнес стихотворение к числу произведений, наглядно доказывающих, что Есенин стремительно («звериным прыжком») преодолел имажинизм и «очутился опять на свободе» (см. прим. к «Все живое особой метой...»). Элегические интонации стихотворения, особенно заметные на фоне недавно звучавших бурных имажинистских императивов, вызвали недоумение у некоторых критиков. «Победит ли молодого и полного сил Сергея Есенина это губительное “увяданья золото” или и в нем проснется та могучая жажда жизни, что таким ослепительным звериным сиянием вспыхнула в Бурнове из “Пугачева” перед концом его», — риторически восклицал Б. Е. Гусман. (Б. Гусман, «100 поэтов», Тверь, 1923, с. 89; книга вышла в декабре 1922 г.). Другой критик подхватил эти мысли уже после зарубежной поездки поэта: «Становится боязно, что скверно отзовется на Есенине изречение: “Что имеем — не храним, потерявши — плачем”. Становится страшно, что оправдается раздумье поэта», и, приведя далее первую и третью строфы стихотворения, продолжал: «Но хочется надеяться, что материала для творческого заряжения в народе РСФСР — непочатый край, и если у Есенина остался в пороховнице порох, то русская почва не отсырит его, а отеплит, согреет и <...> взорвет» (П. Жуков, «Сергей Есенин» — журн. «Зори», Пг., 1923, № 2, 18 ноября, с. 11).

Большинство критиков этих опасений не разделяло. А. К. Воронский, отметив, что «к теме о невозвратном прошлом поэт возвращается постоянно», подчеркивал: «Здесь он наиболее искренен, лиричен и часто поднимается до замечательного мастерства» и ссылался в доказательство на данное стихотворение (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 274). К числу лучших стихов Есенина относил это произведение А. З. Лежнев (ПиР, 1925, № 1, январь-февраль, с. 131). Другой рецензент писал: «...мы любим Есенина потому, что он один с такою, почти пушкинской, ясностью и чистотой писал...» — и далее цитировал «Не жалею, не зову, не плачу...» (журн. «Новый мир», М., 1925, № 3, март, с. 155).

Особенно резко звучали на подобном фоне суждения пролеткультовцев. Сославшись на строки из «По-осеннему кычет сова...» («Без меня будут юноши петь...»), Гайк Адонц предрекал: «“Юноши”-то, т. е. современная молодежь, конечно, не запоют вместе с меланхоличным Есениным; но вот насчет “старцев” — другое дело... Для них, вероятно, в его стихах кое-что будет приятно, прозвучит так родственно, знакомо... “Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым”. Этот мотивчик интересующие Есенина “старцы”, по всей вероятности, подхватят весьма охотно хриплыми, дрожащими, подходящими к подобной лирике голосами» (журн. «Жизнь искусства», Л., 1925, № 35, 1 сентября, с. 9).

«Я обманывать себя не стану...»

Кр. новь, 1923, № 6, октябрь-ноябрь, с. 125; М. каб.; Ст₂₄.