Том 1. Солнце мертвых

В середине этого ярого кипения сидит на тумбе старуха московка. Старая она, и на ней все ветхо: кофта в птичьих следках, размятые боты-ступы и черный платок в желтых желудях, заколотый большой медной булавкой по-московски, у подбородка. На спекшемся комочке-лица ее пара красных смородинок-родинок: от них лицо ее светлее и мягче. На коленях она цепко держит жилистыми крючками-пальцами корзинку с кормом. А возле нее – ласточка московской весенней улицы, трехлетка-девочка, вся беленькая, со светлыми волосами куклы, падающими на спинку из-под алой, как мухомор, шапочки. Она взвизгивает и пялит лапки. За ней – мать, с грустной улыбкой. Здесь и господин в крылатке, мальчик с пустой корзиной на голове, таскающий из пакета моченые грушки, рабочий с думающим лицом и суровым взглядом – такие лица чаще всего бывают у металлистов, – с газеткой. С краев голубиной стаи хищно пристраиваются мальчишки: схватить и тащить в Охотный – там дают цену. В сторонке сидит на корточках огромный, как копна, бородатый мужик в пышном полушубке, – сидит сторожко, как кот; держит веревочку: ловит под макаронный ящик. Зевающие солдаты дают советы:

– Кирпичами способней бы…

– А я мастер на волосок… Так это петельку…

– От меня не уйдуть!.. – сторожко шипит мужик. Девочка закидывается к матери, баловливо трется головкой об ее нот и, закатывая синие глаза, просит:

– Ма-а-мочка… еще дай!

Старуха выкидывает лампадкой на полтинник.

– А они где живут?..

– А в Москве, красавица. Все свои голубки, московские. Энтот вон, легонькой, совсем здешний, на колокольне живет. Энти вон с Зарядья, палевенькие… А то, которые за Москва-рекой. А то дальние, незнакомые. Хромой вон тот, с хохолком… с Варварки летает… от Митрича… да-а…

– Митрича… – раздумчиво повторяет девочка.

– От его… Сорок годов голубями кормился, помер, царство небесное… убили надысь на рынке… с неба пуля попала…

– Попала… – повторяет за ней девочка.

– Да-а. А у этого голубка домик из лубка. Да-а… Гули-голубочки – красненьки башмачки, синеньки платочки…

– Ну, а ты какую песенку про голубочков знаешь? Ну-ка, скажи, детка… – говорит мать, а ее лицо все то же, грустное.

Мы стоим тихо. И кажется, что и господин в крылатке, и рабочий с суровым лицом, и даже мальчик, чавкающий грушки, – все хотят услышать детскую песенку: так все непривычно кругом и строго. Вон опять с ревом и грохотом катят моторы смерти, сверкающие штыками.

– Ну, скажи песенку… – оглядываясь, говорит мать. Девочка косится на голубков и чуть слышно лепечет:

– Ай люли-люли… прилетали к нам гули… Мамочка, еще-о…

– А и я песенку знаю про голубков… – говорит повеселевшая старуха, выбрасывая еще на полтинник: счастливый сегодня день. – А вот послушай-ка…

Она выкидывает горсточку, от себя уж, склоняет голову набок, как пригорюнилась, и начинает тянуть старушечьим, хрипучим баском:

Ай, гули-гулочки,
А с коей вы улочки?
А с улицы Варварской,
С хоромы боярской…
У бояра Евтюги
Накалены утюги-и… Да-а….

Старуха останавливается, шепчет… Забыла?..

– Еще голови, – просит девочка, а мы ждем.

– А вот…

У бояра Евтюги
Все калены утюги,
У ярыги Пашки
Береэовы плашки…
У Спасова Личка
На небе пшеничка,
Ядрену горошку
По небу дорожка!..

Задохнулась старуха, а лицо – будто посветлело. Все молчат, ждут…

– Хороша песенка?

– Чудесно! – вскрикивает, словно очнувшийся, господин в крылатке. – Откуда это?! Из какой дали вышла эта московская песня? Послушайте… откуда это?! Кто тебе ее сказывал, бабушка?..

– Так рази упомнишь… – устало говорит старуха.

– Вот тебе рублик, бабушка, кинь им… – возбужденно говорит господин в крылатке и достает записную книжку. – И еще скажи…

Старуха кидает и повторяет, обрадованная, а господин заносит карандашиком.

– Да тут вся наша история, родное, русское! – возбужденно высказывает он мне, даме, рабочему, лицо которого все так же сурово-вдумчиво. – И земное, и небесное! Страдания наши, но и взлеты. Порывы к небу! Тоска по правде! Ласка души народной!.. А они… – тычет он к солдатам, – утратили эту ласку, от Неба ушли с помутившимися глазами! Вы смотрите: утюги, плашки, но и Спасово Лнчко! Где – Оно? Все мы Его утратили… Когда пришла пора по-новому строить жизнь, мы утратили самое дорогое, человеческое в душе! Мы…

– Пымал!! – дико вскрикивает мужик и кидается к упавшему ящику.

Его обступают мальчишки и солдаты:

– Упустишь, черт!.. С эстова боку запущай… За ними раздается возглас:

– Не угодно ли полюбоваться на прогресс нравов! Ясный предмет предрассудков!

Писарь? По одному тону – писарь. И действительно: писарсни франтоватый солдат, с белоногой девицей в зеленом газе. Он в новеньком френче в обтяжку, с пышной розеткой у кармашка, – шофер от революции. Из-под фуражки с красной звездой Совнаркома выпущен на глаза помрачающий женские очи кок завитком. В руках непременный стек.

– Кинь, бабушка, на полтинник! – вызывающе кричит господин в крылатке.