Том 1. Серебряный голубь

Передвигались рубинчики. Это ходили фонарики, несомые сторожами, богомольно запахнутыми в алое. Дряхлая, словно сухая лилия, рука аленького старикашки жеманно подбирала складки бесшумной мантии, сбегавшей с покатых, точно перешибленных плеч. Другая рука самоцветный качала осколок большого рубина бережно и покорно. Над осколком рубина висело дряблое, дряблое старикашкино лицо. Столько было тут их, сколько бегающих огонечков. Бесшумно шныряли старики здесь и там, пробегая по стене от бастиона к бастиону. Собирались в стаи, будто красные мыши. Глаза их не видели даль, но прилежно все они нюхали.

Подъемный мост опустился. Два старичка встретились. Две руки с двух бастионов протянулись. Два рубина продрожали над королевной, покрывая кровью лучей. Скоро ночной старичок держал малютку за руку, перешучиваясь с Каменным Бараном. Баран проблеял прибаутку в ушную раковину старичка, и стыдливо заалело мертвое лицо, и стыдливо старик залился хохотом, личико в мантию укрыв:

— И-хи-хи… И-хи-хи…

Вел ребенка по башенному краю, чтоб оттуда провалиться во внутренние покои. Девочка видела, как Баран скакнул в бездну, возвращаясь обратно. Его месячная тень на ледяной пролетела стене утеса. Сам Баран во мгле исчез, но, следя за рогатым отражением, можно было видеть, как тень ударилась об утес эластичным рогом — внизу, внизу — и, подскочив на сажень, снова ногами ударилась. Ночь была ясна. Старички собирались на стенах в красные стаи. Как встревоженный писк, тонкие голоса их будили молчание высей. Все знали, что внизу идет бой. Гром то поднимался к высям, то убегал в глубину: враги то взбегали, то ниспадали.

Уложили деточку в постельку, обложили горностаевым облачком. Лунные струны тогда натянулись от пола к окну. Аленький старикашка пришел баюкать. Он касался лилейным пальцем месячных струн (то одной, то другой), извлекая вздохи. И деточка вспоминала замерзающую деточку. Деточка к деточке тянула ручки. И тогда из окна, будто он проходил с луной зеркальным взглядом, из плетеной корзинки в углу раздавался тонкий звонок колокольчика:

— Сестра, сестра.

И аромат лилейных звуков орошал сухие щеки аленького старикашки крупными перлами. И она шептала:

— Он вернется, вернется.

Но аленький старикашка сладко корчил ей рожи:

— Да, король: он вернется, вернется.

Но аленький старикашка цеплялся за лунные струны: их оборвал и с собой унес.

Утром на сером башенном теле выдавили кровяную каплю. Это королевна выбежала из покоев: простирала руки и звала брата. Белокудрая, градодарная голова облачного гиганта лазурным, как пролет, оскалом рта, ниспадая, оборвалась над королевной, но она сказала:

— Это облачный наемник: он сейчас уплывет.

Но аленький старикашка шептался с аленьким старикашкой о том, что громовое войско — болотного происхождения и что оно начинает ниспадать в низины, стремясь холодным потоком слез припасть к зеленой груди родимой. Но королевна призывала своего брата, и громовой наемник бросил ей молниевую усмешку:

— Он вернется: он наш. Он придет за своей головкой.

К вечеру снегокудрая туча ослепительно всклубилась. Гребень ояснился ползучим червонным золотом. Приглядевшись, можно было заметить, что это отряды солнечных всадников, возвращаясь с похода, узкой грядой протянулись по гребню. И, когда проехала их золотая вереница, край тускнел снегокудрой тучи.

Королевна пошла вкушать плод, поданный ей Бараном. Открыла корзинку: на нее мертво уставилась посиневшая голова. И она целовала уста. И мертвые уста впились в нее горьким ядом, горькой, сладко запевшей тоской. Она вспоминала то, чего никогда не помнила: как злой горный король напал на мать ее снежной метелью. Она замышляла побег, но аленький старикашка, высунувшись из двери, с ужасом отнимал плод воспоминаний — мертвую брата головку:

— И-хи-хи: это горький плод, обманно-сладкий.

Крепки были стены замка: не одолеть их тому, кто раз вознесен! Королевна ходила вдоль замка и ощупывала потайные ходы, потому что ворота там были заперты. И ходы не открывались, только один ход открылся. И она выходила из стен, звала брата:

— Иди: ты еще отмерзнешь.

Тогда показалось туловище ребенка. За утес оно ручонками цеплялось крепко. Королевна взяла за руку обезглавленного брата, гладила запекавшийся шейный пенек:

— Пойдем ко мне: я отдам тебе головку, мы уйдем: злой король останется без сокровища.

Тщетно искали они головку брата: аленький старикашка отдавал ее псам. И жалобно обезглавленный о грудь ее терся шейкой, ручками щупал ей горло, точно силясь сказать:

— Отдай головку: она моя. Отдай.

Они вышли на террасу замка, и королевна скликала облака; она снимала с них древнее заклятие, приглашала вернуться в низины, обнимая безглавого брата.

Что-то шлепнулось с высей на бастион, это был горный король. Он из синего, синего воздуха ниспал на летучем все в пятнистой шкуре оленя: бросил копье, и жалобно оно прозвенело на каменном полу. Аленькие старички окружили его, а он говорил, что реки внизу вышли из берегов и старик Бурун в серебропенных латах струнным срезает мечом деревни, охваченные болезнью.