Том 1. Рассказы и повести

Вдова сидела в кресле, у стеклянной двери на балкон, в наряде из тяжелого штофа и бархата, отделанного кружевами, блестками и вышивкой. Она была неподвижна и являла собой образец той особой старинной чопорности, которая связывает человека на каждом шагу и с которой люди такого сорта не расстаются ни на минуту: ни в дремучем лесу, ни даже ночью в постели, в полном одиночестве. Ее уговаривали что-нибудь съесть или выпить. Она от всего отказывалась и при этом была похожа на изваяние, не знающее, что такое пища или вода. В конце концов она все же выпила чашечку кофе, куда хозяйка с житейской мудростью, столь характерной для француженок в повседневных делах, быстро и незаметно влила полрюмки коньяка.

Старушка немного ожила, однако разговор не клеился. Она хвалила не только мою комнату, но и мой вкус, судя о нем по единственной картине на стене, мне не принадлежавшей. О покойнике мы не сказали ни слова. А когда пришли с известием, что все закончено и гроб отправили в морг, гостья было поднялась, намереваясь проститься со мной. Она поблагодарила меня, но продолжала сидеть. На ее лице впервые появилась едва заметная гримаса плача — слабое подергивание век, хотя в сухих и выцветших глазах ни единой слезинки.

Не помню, в каких выражениях я сказал, что она и дальше может располагать мной, и тут старушка, как бы подхватив мои слова, заговорила.

Ничего особенного она не сказала, и все-таки то, что я услышал, было неожиданным и совершенно не вязалось с ее привычками, со всем ее поведением до и после этой минуты.

Тяжелая утрата, говорила она, особенно в ее годы и в ее обстоятельствах. Правда, у нее есть сестра, которая после замужества живет в Англии, она уедет к ней.

Да, промямлил я неопределенно. Это хорошо, по крайней мере будет рядом близкий человек, с кем можно перемолвиться словом, и вообще…

Короче, обычный разговор у одра усопшего.

И тут вдова, оставаясь по-прежнему недвижимой, своим бесцветным голосом, в котором, однако, появились твердость и нечто напоминающее тщеславие, неожиданно сказала:

— Я к разговорам не привыкла.

На лицо ее опять, словно тень, набежала мимолетная гримаса плача.

— Больше тридцати лет прожили мы с мужем. И это были тридцать лет молчания. Вот сейчас даже и не могу припомнить, чтобы он обращался ко мне с чем-нибудь, кроме обычных, деловых фраз, без которых не обойдешься в повседневной жизни. Он сгорал от стыда, когда я, находясь в обществе, вдруг начинала говорить. Я это быстро заметила. А когда мы оставались одни, он обыкновенно молчал и не скрывал, что каждая моя попытка заговорить мешает ему думать. И все же мы как-то нашли способ общения и неплохо ладили друг с другом. Но вот говорить — этого никогда не было. Поначалу мне было тяжело, жизнь казалась невыносимой, но позже я смирилась. Так мы и промолчали бок о бок весь свой век.

Ее мертвое лицо снова чуть-чуть оживилось. Не знаю, почудилось ли мне или на нем действительно отразилось некоторое удивление, подобное слабой усмешке? Продолжая свой рассказ, женщина и в самом деле произнесла:

— Да, удивительно… Первые два дня болезни он был спокоен и, как всегда, молчалив. Даже с доктором почти не говорил. Но вот в последнюю ночь, на рассвете, он вдруг позвал меня и, схватив за руку, стал говорить, что вокруг него сплошная тьма и ему безумно страшно. В комнате горели все лампы. Однако он твердил, что ему темно и страшно, и просил меня поговорить с ним, рассказать что-нибудь. «Что же тебе рассказать?» — «Говори что-нибудь, все равно что, только говори!» Он без конца повторял это, умоляя меня говорить. Я была поражена и растерянна. Мне очень хотелось помочь мужу, я положила руку ему на лоб, но, верите ли, не могла ни найти, ни вымолвить ни единого слова. Временами он впадал в беспамятство и умолкал, но как только приходил в себя, снова заклинал меня: «Говори, Паула, говори! Ну, скажи что-нибудь, все, что угодно, только не молчи!» Так продолжалось до утра, до самой последней минуты. А у меня отнялся язык, я так и не могла вымолвить ни одного слова, хотя искренне хотела и старалась это сделать. Я агукала, словно он был ребенок, растирала его холодевшие руки, но вот говорить… говорить так и не сумела.

— Удивительно! — произнес я во внезапно наступившей тишине, которую надо было как-то нарушить. Это было все, что я смог сказать, до глубины души потрясенный этим приступом откровения.

— Да, да, удивительно! — сказала старушка. Глаза ее потемнели и веки слегка покраснели, но слез не было.

Ее рассказ длился всего несколько минут и нисколько не походил на малоприятные интимные исповеди. Говорила она твердым и трезвым голосом.

Вскоре вдова решительно поднялась и покинула меня, сказав несколько своих обычных вежливых фраз, которые не имели никакого отношения к тому, о чем она так неожиданно поведала, неподвижно сидя в кресле.

Через несколько дней старая дама простилась со мной, в тех же вежливых выражениях поблагодарив за приятное соседство и небольшую услугу, которую я ей оказал в тот день. Она уехала в Лондон, и среди ее многочисленного багажа была и урна с прахом мужа.