Том 1. Рассказы и повести

Когда следующим летом Марко с друзьями вернулся домой, Розы в городе не было. Она окончила начальную школу, и ее отправили к родне в Чехию, откуда она больше никогда не приезжала в дом родителей, ни по праздникам, ни на каникулы. С тех пор прошло шесть лет. Ребята уезжали в Сараево и каждое лето возвращались домой на отдых, о Розе больше никто не вспоминал и не говорил. И лишь этим летом по городу прошел темный слух, будто бы Роза Калина, которой только что исполнилось пятнадцать лет, дурным образом отличилась где-то в Чехии и сбежала за границу с одним художником. Никто не знал, что за художник, почему и отчего она сбежала. Главное, совершилось нечто неблаговидное и из ряда вон выходящее. Но и это было тотчас же забыто. В воспоминаниях гимназистов, купавшихся на берегу нынешним летом, Роза Калина навеки стерлась вместе с их детскими наивными и смешными мечтами о поцелуе. И разве что вот в такой предвечерний час перед глазами, придавленными холодными ладонями, еще возникнет порой образ яркого пятна на фоне серого песчаного берега, что маячит вдали, подобно язычку красного пламени.

И вдруг песчаный берег до самого горизонта вздрогнул, взвился вверх и исчез в белой вспышке, как прерванный на середине кадра фильм. Несильный, но резкий удар вывел Марко из забытья, мгновенно развеял видения и мечты. Один из друзей, неслышно подкравшись к нему, мокрой рукой шлепнул его сзади по согнутой спине. Марко вскочил на ноги. Отрезвленный столь грубым способом, он встал на самый край каменистого обрыва. Друзья, незаметно подошедшие к нему, окружили его полукругом, приплясывая и крича, а заводила, Блашко Лекич, — он-то и пробудил его своим ударом, — гоготал ему в лицо:

— Вставай, куль с мукой!

— Это твой Софрен куль с мукой, а не я! — вспыхнув внезапной злобой и бешенством, бросил ему Марко в ответ, как будто долго готовил его.

Он разом позабыл про сумрачные вечерние тени и про озноб, пробиравший его при одной мысли о холодной воде. Промерзший до кости, он превратился в сгусток холода и теперь уже больше не чувствовал его и не дрожал. Гневно повернувшись спиной к своим друзьям, он поднял руки и головой вниз кинулся в темно-синюю быструю стремнину под скалами. Словно бы искал спасения в ней.

Вода обожгла его; тиски холода, превосходившего любые ожидания, больно сжали тело. Но вот он вынырнул на поверхность, резким движением откинул назад мешавшие волосы и поплыл к противоположному берегу. Он слышал, как за ним прыгали в воду остальные ребята, визжа от холода, но не обернулся к ним, крупными саженками продвигаясь вперед, он все больше отрывался от них. Он утратил ощущение своего тела, не знал своего имени. Противоположный берёг придвигался, яснее вырисовываясь перед ним и придавая ему новые силы. Плыть, и только плыть! Выплыть из холодной воды и повернуться спиной ко всему, к мечтам о том, что было, что должно было бы быть и чего нет, и к этому берегу, и к этой жизни. Плыть и выплыть!

Слова {25} © Перевод Е. Рубиной

Вам знакома эта картина. Коридор спального вагона Загреб — Белград. Время: около семи часов утра. Место: Стара-Пазова.

Я вышел из своего купе и только пристроился у окна, бросил взгляд на волнистое поле желтой сурепки, как кто-то крепко схватил меня за плечи. И уже говорил.

Милан Демежан, товарищ по гимназии. Из тех знакомых, с какими обычно встречаешься раз в десять лет и, как правило, не знаешь, о чем говорить. С Демежаном подобной неловкости не возникает, он всегда говорит сам.

Седоватый, подтянутый, крепко скроенный, тщательно одетый и ухоженный мужчина. На лице неизменная улыбка — здоровые белые зубы, полные, сочные губы. Уверенная манера держаться. Во всем холодное и непогрешимое чувство меры и такта, которое, однако, пропадает, стоит ему заговорить.

Насколько я помню, он вечно был таким: жизнерадостный эгоист, здоровый, ограниченный, практичный, не отягощенный раздумьями и переживаниями и при этом ужасающе болтливый. Его болтливость была как бы выражением здоровья и удачливости, составной частью той до предела упрощенной системы, пользуясь которой он шагал по жизни, улыбающийся, неизменно благоденствующий, неизменно довольный прежде всего собой, а затем и всем его окружающим. Все, что являлось камнем преткновения для других людей, Демежану давалось безо всяких усилий.

Выспавшийся, румяный, выбритый, на целую голову выше меня, Милан говорил, энергично двигая губами и вдыхая полной грудью; говорил о прошлом, о настоящем, о себе, обо мне, о всякой всячине — складно, весело, не вкладывая в свои слова никакого содержания и не преследуя никакой цели. Говорил, как дышал или ходил.