Том 1. Рассказы и повести

— Теперь-то вы свободны, Михай Врана. Сниму с вас допрос по делу Дюрдика и можете отправляться домой…

Он не сказал ничего, только шагнул ко мне раз, другой… Я подумал: вот сейчас схватит меня за горло, чтобы отомстить за мое самодурство, — я, разумеется, стерпел бы все от него.

Но он ничего такого не сделал и подошел ко мне лишь за тем, чтобы «клониться и, шумно дыша, поцеловать мою руку.

— Спасибо, — протянул он, — что изволите меня домой отпустить. Уж вы поверьте, ваша милость, не плохой я человек.

Я вырвал руку и покраснел.

Он надел свою широкополую шляпу и поправил на себе ремень с пятью пряжками.

— Я так и думал, что меня выпустят. Потому как знаю: в нашем благородном комитате все по справедливости.

Это был мой единственный узник. Он нисколько не походил на забытых узников нынешнего дрянного века. Он-то знал честь. Спустя неделю он снова открыл дверь моего кабинета.

— Ну, что случилось, дружище Врана? Он достал из-под сюра плетеную корзинку.

— Да вот, принес немного сладкого винограду, в благодарность вашей милости.

…Я попробовал виноград, но мне он не был сладок.

1884

КРЕСТЬЯНИН, ПОКУПАЮЩИЙ КОСУ

Перевод В. Клепко

Однажды довелось мне быть свидетелем того, как торговался Гергей Чомак.

Вошел он в скобяную лавку, поздоровался;

— День добрый.

— Чего угодно?

— Мне б косу.

Лавочник проворно вскочил, вмиг приволок целую дюжину кос и разложил их на прилавке. Степенный Чомак, лишь искоса взглянув на предложенный товар, отвернулся и попросил:

— Покажите-ка мне, почтенный, косы с клеймом, на котором пушка обозначена.

Лавочник убрал косы с клеймом в виде быка и принес несколько штук с пушкой.

— А больше-то у вас нет, что ли? — заметил пренебрежительно Чомак.

Лавочник терпеливо разложил перед посетителем все косы, какие только были в лавке.

Гергей Чомак окинул косы придирчивым взглядом, однако даже не прикоснулся к ним. Раздумывая, почесал затылок.

— Ну, что-нибудь еще не устраивает?

— Нет, знаете, посмотрю-ка я лучше те, что с быком. Делать нечего, лавочник снова принес только что принятые с прилавка косы.

Кажется, и сам привередливый Гергей Чомак почувствовал теперь себя неловко. Он взял первую попавшуюся под руку косу и, прищурив правый глаз, пробежал по ней взглядом. Затем он прищурил левый глаз и пристально оглядел косу, держа ее уже в вертикальном положении, сперва острием вниз, а затем подняв над головой.

— Почем? — спросил он равнодушным тоном.

— Два форинта.

— Вот эта коса? — И в его голосе зазвучала насмешка. — Не может того быть, чтобы она столько стоила.

Он положил косу на прилавок и взмахнул рукой в воздухе, как будто клинок уже насажен был на косовище. Затем он провел узловатым большим пальцем вдоль острия сперва с одной, а затем с другой стороны. Проделав это, он постучал по ней согнутым указательным пальцем в нескольких местах, а затем, приставив косу к колену, стал сгибать ее.

— Хм… Кхы… Неужто за эту косу два форинта? Лавочник божится, что дешевле отдать не может: ему самому она обошлась не меньше.

— Знаете, почтенный, что-то плохо она закалена.

— Первокласснейшая английская работа.

— Да вы меня за дурачка принимаете! Сразу видать — перекована из старой.

— Отличная сталь. Прослужит до самой смерти…

— Ежели раньше не выкрошится, — съязвил Гергей Чомак.

— Такой косы вам и в руках-то держать не приходилось!

— Как это не приходилось? Что ж вы обо мне думаете?

— А вы посмотрите внимательнее на эту косу.

— Внимательнее? А зачем? Коса как коса, такая же, как остальные. Даже и не подумаю рассматривать. Так, взял первую попавшуюся. Ну ладно, выкладывайте, да поживей, настоящую цену, а то мне некогда. У меня спешные дела на базаре.

— Я, кажется, уже сказал — два форинта!

— Тю… Побойтесь бога! За такую ерунду заломить целых два форинта! Знать бы, по крайней мере, что в ней такого особенного.

Чомак снова принялся разглядывать косу. Раз-другой он взмахнул ею, затем вышел с косою на улицу, чтобы получше рассмотреть на свету.

Обернувшись с порога, он крикнул лавочнику:

— Там у вас моя шляпа осталась!

Выйдя на улицу, он стал наблюдать, как затанцевали, заиграли солнечные зайчики на гладком, отливающем синевой зеркале косы. Он поднес косу к губам, дохнул на нее и замер, благоговейно созерцая быстро тающее на стали туманное пятно. Затем, постучав косой о мостовую, он прислушался.

— Звон у нее какой-то чудной, — пробормотал он себе под нос и, не торопясь, вошел в лавку, где опять принялся за свое: — Не нравится мне чего-то звон ее… Ну, так как же, хозяин, за форинт и восемьдесят крейцеров отдадите?

— Ох, ладно, так уж и быть, уступлю малость. Берите за форинт девяносто.

— Нет, так не пойдет. Она того не стоит. Меня дети родные за это проклянут… Ну, так уступите за цену, что я даю?

— Дешевле не отдам.

— Ну, тогда бог с вами! — развел Чомак руками, как бы прося прощения, и направился к выходу. Однако, не дойдя и до середины улицы, он вновь возвратился в лавку и спросил зычным голосом: — А может, все-таки уступите? Ну, так как же?

— Не отдам.