Том 1. Рассказы и повести

Нашего почтенного вице-губернатора интересовала только административная сторона комитатской деятельности, но и здесь он, по-видимому, избрал одно: решил оберегать пьяных — и в этом отношении был непревзойденным специалистом.

Если перила мостов оказывались подпорченными, он раздраженно кричал: «Немедленно починить! Ведь, чего доброго, какой-нибудь подвыпивший человек, проходя тут, свалится с моста». Если в сельских местностях из вентиляционных отверстий каретных сараев по старинушке высовывали оглобли повозок, и это ему не давало покоя: «Отпилить оглобли, а то, неровен час, какой-нибудь бедняга пьяный расшибется о них». Если во дворе малого здания управления комитата, где была ваша канцелярия, сдвигалась с места каменная плитка, старик тотчас же замечал это: «Почему не положите туда новый камень, — ну, как оступятся присяжные, когда ночью под хмельком домой будут идти!»

Трезвые люди не занимали его, равно как и правосудие. Трезвый человек пройдет и по плохой дороге, зачем ему новая дорога и новый мост?

Затевающий тяжбу человек тоже не достоин особого внимания. Он сам на беду напрашивается, зачем же его избавлять от нее?

Подобным образом рассуждал и я, и в упомянутый день, швырнув папку с делом Дюрдика на стол, я с моими веселыми приятелями отправился за город на ближайший пляж, решив продолжить работу утром.

Однако кутили мы так славно, что из одного вечера вышло два вечера, ну еще и день между ними.

О деле Дюрдика я и не вспомнил, зато вспомнил — да так и обомлел с перепугу — про Михая Врану.

Несчастного Врану я еще позавчера велел посадить под замок. С тех пор он не ел и не пил, — стало быть, уже умер.

— Эй, кучер, немедля запрягай и во весь дух летим в город! Друзья пытались меня удерживать, не понимая, что это со мной стряслось.

Должно быть, выглядел я устрашающе, с бледным лицом, с остекленевшими глазами, растерянным взглядом.

— Оставьте меня в покое, мне надо в город, любой ценой в город.

Старый архивариус окинул меня взглядом…

— Понятно, domine spectabilis[2], лунный свет, полночь, нетерпение… не сойти мне с этого места, если здесь не замешена молодушка.

— Да нет, вид у него совсем не влюбленного, — заметил младший секретарь Иштван Колонкаи, — он скорее похож сейчас на убийцу.

Я содрогнулся. Это жуткое слово пробежало у меня по всему телу. А что, если это правда, если правда? О!

В отчаянии я бросился в карету. Но как ни быстро летели кони, мне казалось, что мы плетемся.

Деревья по обочинам дорог бросали темные тени, похожий на стоящие рядком гробы. Летучая мышь шлепнулась о мое лицо. Ухх! Я схватил ее и вдруг задрожал, а зубы у меня стали лязгать.

О, господи, не иначе как бедный Врана умер.

По существовавшему правилу судья мог посадить кого-то в свою тюрьму всего на двадцать четыре часа. Если же он приговаривал подсудимого к большему сроку заключения, то должен был передать его комитатскому суду, чтобы там арестованного взяли на учет и довольствие. У нас же не было средств для содержания заключенных.

Но Врана уже мертв, это несомненно, и мне конец навеки.

Было уже часа два ночи, когда я добрался до города и постучал в ворота малого здания комитатской управы.

— Кто там? — спросил сторож.

— Откройте ворота, я хочу пройти в канцелярию.

В канцелярии находится ключ от тюрьмы. Но что толку, если ключ от канцелярии был где-то у полицейского Андраша.

С бьющимся сердцем, вконец обалдев, помчался я на другой конец города, где жил полицейский Андраш.

— Андраш, вставайте, скорее вставайте!

— Что, татарин, что ли, идет? — буркнул он и повернулся на другой бок.

— Встаньте немедленно, беда!

— Ну что там… — полусонно протянул он.

— Помните словака-сторожа, которого я позавчера велел запереть?

— Ага, правда ведь… Помню, как же.

— Да знаете ли, что он мог умереть за это время?

— А конечно, мог. Ну, только дай бог, чтобы большей беды не было в нашем славном комитате.

— Давайте-ка поживее, пошли вызволять его. Ну же, раз-два!

— В такое-то время? — удивился Андраш.

Но все же он поплелся за мной, хмуро толкуя по дороге:

— Напрасный это труд, ваша милость, потому как, ежели он помер, все одно только завтра похоронить его сможем, а ежели жив, то, стало быть, и он спит и не очень-то нам обрадуется…

— Идем, идем скорее!

Он принес из канцелярии ключ, и мы тихонько, со сжимающимся сердцем, побрели на задний двор, где помещалась тюрьма.

Виски у меня горели, ноги подкашивались; мне казалось, что я вот-вот рухну. О, эти ужасные три-четыре минуты стоили целого года страданий.

Заскрежетал в ржавом замке ключ, и дверь открылась…

— Ступайте вперед вы, Андраш, — прошептал я дрожащим голосом, — дайте мне руку, Андраш… мне страшно…

— Холодная у вас, барин, рука…

— Кликните его, Андраш… кликните…

— Эй, Мишо, Мишо Врана! — крикнул Андраш.

— Гопп! — отозвался Врана, подскочив к нам.

От радости я взвизгнул и прислонился в изнеможении к стене:

— Значит, вы еще живы, Михай?

— А то как же? — ответил он.

— А мы-то думали, что вы умерли.

— Еще чего! — насмешливо отвечал он, не обратив даже внимания на мои ребяческие страхи.