Том 1. Повести и рассказы. Записки врача

Повестью «На повороте», записками «На японской войне» и незавершенной рукописью о 1905 годе В. Вересаев вплотную подошел к М. Горькому, но в то время он не сумел овладеть новым методом, принципами изображения героя-пролетария, нередко пасовал при анализе исторической действительности. Потребовались десятилетия исканий, срывов, заблуждений, потребовался без малого тридцатилетний опыт советского общества, прежде чем писатель сумел перешагнуть грань, отделяющую его творчество от творчества художников социалистического реализма.

Многолетняя и плодотворная деятельность В. Вересаева в литературе была отмечена в 1939 году орденом Трудового Красного Знамени, а в 1943-м – присуждением Сталинской премии первой степени.

Он весь с головой в работе: беспрестанно наращивает цикл «Невыдуманных рассказов о прошлом», полон творческих планов, приступает к книге «Невыдуманных рассказов о настоящем». Но закончить выполнение этих замыслов ему не удалось: 3 июня 1945 года В. Вересаева не стало.

В своем творчестве Вересаев отразил две эпохи нашей литературы – критического реализма и реализма социалистического. На долгом и трудном писательском пути он не раз жестоко ошибался, но никогда не лгал, не заключал сделок с совестью, а честно искал правду. Вероятно, именно поэтому он уже глубоким стариком нашел в себе силы и замечательной книгой «Невыдуманных рассказов о прошлом» сумел встать вровень с новой, молодой литературой советской эпохи.

Ю. Бабушкин

Повести и рассказы

Загадка *

Я ушел далеко за город. В широкой котловине тускло светились огни го рода, оттуда доносился смутный шум, грохот дрожек и обрывки музыки; был праздник, над окутанным пылью городом взвивались ракеты и римские свечи. А кругом была тишина. По краям дороги, за развесистыми ветлами, волновалась рожь, и тихо трещали перепела; звезды теплились в голубом небе.

Ровная, накатанная дорога, мягко серея в муравке, бежала вдаль. Я шел в эту темную даль, и меня все полнее охватывала тишина. Теплый ветер слабо дул навстречу и шуршал в волосах; в нем слышался запах зреющей ржи и еще чего-то, что трудно было определить, но что всем существом говорило о ночи, о лете, о беспредельном просторе полей.

Все больше мною овладевало странное, но уже давно мне знакомое чувство какой-то тоскливой неудовлетворенности. Эта ночь была удивительно хороша. Мне хотелось насладиться, упиться ею досыта. Но по опыту я знал, что она только измучит меня, что я могу пробродить здесь до самого утра и все-таки ворочусь домой недовольный и печальный.

Почему? Я сам не понимаю… Я не могу иначе, как с улыбкою, относиться к одухотворению природы поэтами и старыми философами, для меня природа как целое мертва.

В ней нет души, в ней нет свободы…

Но в такие ночи, как эта, мой разум замолкает, и мне начинает казаться, что у природы есть своя единая жизнь, тайная и неуловимая; что за изменяющимися звуками и красками стоит какая-то вечная, неизменная и до отчаяния непонятная красота. Я чувствую, – эта красота недоступна мне, я не способен воспринять ее во всей целости; и то немногое, что она мне дает, заставляет только мучиться по остальному.

Никогда еще это настроение не овладевало мною так сильно, как теперь.

Огни города давно скрылись. Кругом лежали поля. Справа, над светлым морем ржи, темнел вековой сад барской усадьбы. Ночная тишина была полна жизнью и неясными звуками. Над рожью слышалось как будто чье-то широкое сдержанное дыхание; в темной дали чудились то песня, то всплеск воды, то слабый стон; крикнула ли это в небе спугнутая с гнезда цапля, пискнула ли жаба в соседнем болоте, – бог весть… Теплый воздух тихо струился, звезды мигали, как живые. Все дышало глубоким спокойствием и самоудовлетворением, каждый колебавшийся колос, каждый звук как будто чувствовал себя на месте, и только я один стоял перед этой ночью, одинокий и чуждый всему.

Она жила для себя. Мне было обидно, что ни одной живой души, кроме меня, нет здесь. Но я чувствовал, что ей самой, этой ночи, глубоко безразлично, смотрит ли на нее кто или нет и как к ней относится. Не будь и меня здесь, вымри весь земной шар, – и она продолжала бы сиять все тою же красотою, и не было бы ей дела до того, что красота эта пропадает даром, никого не радуя, никого не утешая.

Слабый ветер пронесся с запада, ласково пригнул головки полевых цветов, погнал волны по ржи и зашумел в густых липах сада. Меня потянуло в темную чащу лип и берез. Из людей я там никого не встречу: это усадьба старухи помещицы Ярцевой, и с нею живет только ее сын-студент; он застенчив и молчалив, но ему редко приходится сидеть дома; его наперерыв приглашают соседние помещицы и городские дамы. Говорят, он замечательно играет на скрипке и его московский учитель-профессор сулит ему великую будущность.