Том 1

Он надел рубашку и пиджак.

— Ты уже был у моей матери? — спросил он.

— Да, Демиан! Какая у тебя замечательная мать! Фрау Ева! Это имя ей так подходит. Она как будто Мать всего сущего.

Мгновение он внимательно смотрел мне в лицо.

— Ты уже знаешь имя? Ну, можешь гордиться, мой милый. Ты единственный, кому она сказала имя в первый час знакомства.

С этого дня я бывал в доме, когда хотел, как сын и брат, но в то же время — как поклонник. Закрыв за собой калитку и глядя издали на высокие деревья сада, я уже ощущал упоение и счастье. Снаружи была «действительность» — улицы, дома, люди, учреждения, библиотеки, читальные залы; здесь, внутри, была любовь и душа, здесь жила мечта и сказка. И при этом в нашей жизни мы вовсе не отдалялись от мира. В разговорах и мыслях мы часто были в гуще жизни, только как бы на другом поле, от большинства людей нас отделяла не граница, а некий иной способ видения. Мы хотели создать особое жизненное пространство на манер острова, могущее послужить образом или, во всяком случае, предвестием иной возможности бытия. Я, так долго просуществовавший в полном одиночестве, узнал теперь общность, которая возникает между теми, кто привык жить без людей. Больше никогда я не стремился на пиршество счастливых, на праздник радостных, при виде общения других я не испытывал больше ни зависти, ни тоски. И постепенно меня посвящали в тайну тех, кто несет на себе печать.

Нас, отмеченных знаком, остальной мир с полным правом воспринимает как чудаков, сумасшедших и опасных личностей. Мы — пробужденные или пробуждающиеся — стремились к более совершенному состоянию бодрствования, между тем как устремления и поиски счастья всех остальных были направлены на то, чтобы мнения, идеалы, обязанности, саму жизнь и счастье как можно теснее объединить с потребностями и желаниями стада. Там тоже было стремление, величие и сила. Но если, с нашей точки зрения, мы, осененные знаком, осуществляли волю природы к новому, единичному, устремленному в будущее, воля других состояла в упорстве. Для них человечество, которое они любили так же, как и мы, было чем-то законченным, тем, что надлежало сохранить и защитить. Для нас человечество представляло отдаленное будущее: мы направлялись к нему, образ его был нам неведом, законы его не написаны.

Кроме фрау Евы, Макса и меня к нашему кругу более или менее тесно примыкали еще несколько ищущих самого разного рода. Некоторые из них шли своими особыми путями, ставили особые цели, имели особенные воззрения, выполняли особые задачи; это были астрологи, каббалисты, приверженцы графа Толстого, всякого рода застенчивые, ранимые люди, члены новых сект, йоги, вегетарианцы и прочие. Со многими из них у нас по существу не было ничего общего, кроме того уважения, которое каждый оказывал тайным помыслам другого. Иные были нам ближе: они изучали, как в прошлые времена человечество искало своих богов и новые идеалы, их штудии часто напоминали мне о Писториусе. Они приносили книги, переводили тексты с древних языков, показывали изображения древних символов и ритуалов и внушали нам, что весь запас идеалов прошедшие поколения черпали из сновидений и сферы бессознательного, пробираясь к познанию своих будущих возможностей. Так мы распутали весь этот причудливый тысячеголовый клубок древних богов и добрались до того момента, когда забрезжили первые предрассветные сумерки занимающегося христианства.

Мы познакомились с трудами первых ревнителей веры и с тем, как религиозные представления изменялись, переходя от народа к народу. Собранные нами знания и сведения давали возможность критическим взглядом посмотреть на наше время и на сегодняшнюю Европу, приложившую гигантские усилия к созданию нового мощного оружия и в конечном счете оказавшуюся в состоянии глубочайшего, вопиющего духовного опустошения, ибо она завоевала весь мир и при этом потеряла душу.

Здесь тоже были верующие и приверженцы разных спасительных учений: буддисты, которые хотели обратить Европу в свою веру, толстовцы и другие. Мы выслушивали все это в узком кругу, но принимали такие учения только как ряд символов. Нас, отмеченных знаком, нисколько не беспокоило то, каким будет будущее. Для нас любая вера, любое учение были заранее обречены. Для себя мы видели одну обязанность, одну судьбу: каждый из нас должен был полностью стать самим собой, соответствуя семени, брошенному в него природой, и жить согласно своей высшей воле, дабы подготовиться к неизвестному будущему. Потому что все мы ясно ощущали, говорилось ли об этом вслух или нет, что близится крушение существующего мира, за которым грядет рождение нового. Демиан говорил иногда: