Том 1

— Это смешно звучит, — сказал Писториус, — что когда-то я учился теологии и собирался стать священником. Но я совершил тогда лишь формальную ошибку: быть священником — это мое призвание и цель. Просто я слишком рано смирился и предоставил себя в распоряжение Иеговы прежде, чем узнал Абраксаса. Ах, каждая религия прекрасна. Религия — это душа, и совершенно все равно, принимает ли человек пищу, как добрый христианин, или паломником отправляется в Мекку.

— Но ведь тогда вам, собственно говоря, надо было сделаться профессиональным священником, — возразил я.

— Нет, Синклер, нет. Тогда мне пришлось бы лгать. Ведь нашу религию проповедуют так, как будто она вообще не религия. Она преподносится исключительно как детище разума. Католиком я мог бы еще быть на худой конец, но протестантским священником — нет! Немногие искренне верующие, а я знаю таких, принимают догмат буквально, но я не могу им сказать, что Христос для меня не личность, а герой, миф, чудовищная тень, в которой человечество видит себя запечатленным навечно. А те, кто приходит в церковь, чтобы услышать умное слово, исполнить долг, не пропустить чего-то и так далее, что я им должен сказать? Обратить их в веру? Так вы полагаете? Но я вовсе не стремлюсь к этому. Священник совершенно не желает обращать, он хочет жить среди верующих, равный среди равных, быть носителем и выразителем того чувства, из которого мы создаем наших богов.

Он оборвал свою речь. Потом продолжил:

— Наша новая вера, которую мы решили называть именем Абраксас, очень красива, мой друг. Это лучшее, что есть у нас. Но она еще только родилась. У нее еще не выросли крылья. Нет, одинокая религия — это еще не настоящее: Религия должна стать общей, с культом, дурманом, празднествами и мистериями…

Он задумался и погрузился в себя.

— А можно ли одному или в очень узком кругу совершить мистерию? — спросил я неуверенно.

— Можно, — кивнул он, — я это делаю уже давно. Я совершал культовые обряды, за которые на много лет мог бы попасть в тюрьму, если бы кто-нибудь узнал об этом. Но я знаю, что это все-таки не настоящее.

Вдруг он ударил меня по плечу, так что я вздрогнул.

— Да что там! — энергично воскликнул он. — У вас ведь тоже есть мистерии! Полагаю, вы видите сны, о которых мне не рассказываете. Я о них и не спрашиваю. Но говорю вам — живите ими, этими снами, проигрывайте их в сознании, создавайте для них алтари! Это пока еще не совершенно, но это путь. Сможем ли мы — вы, я и еще несколько других — обновить мир, покажет нам будущее. Но внутри себя мы должны обновлять его каждый день, иначе мы ничего не стоим. Подумайте об этом. Вам восемнадцать лет, Синклер, вы не бегаете к уличным девкам, значит, у вас бывают любовные сны, любовные желания. Может быть, они внушают вам страх. Не бойтесь! Это лучшее, что у вас есть. Поверьте мне. Я много потерял, оттого что в вашем возрасте пытался укротить любовные сны. Этого делать нельзя. Человек, который знает про Абраксаса, не должен так поступать. Не надо бояться и считать запретным то, чего желает наша душа.

Я возразил в испуге:

— Но ведь нельзя же делать все, что захочешь! Нельзя ведь убить человека только потому, что он тебе не нравится!

Писториус придвинулся ближе ко мне:

— При каких-то обстоятельствах и такое возможно. Только обычно это заблуждение. Да я вовсе и не утверждаю, будто вы можете делать все, что придет вам в голову. Нет, но идеи, которые приходят вам в голову, вы должны беречь, а не гнать их от себя или калечить моралью. Вместо того чтобы распинать на кресте себя или кого-то другого, лучше торжественно выпить бокал вина, думая при этом о мистерии жертвоприношения. И даже без подобных мыслей и действий можно сохранить любовь и уважение к собственным инстинктам и так называемым искушениям. Тогда становится виден их смысл, а он есть всегда. Если вам снова придет в голову что-то безумное или очень уж грешное, Синклер, если вам захочется кого-то убить или совершить чудовищную непристойность, остановитесь на секунду и подумайте о том, что это Абраксас ведет вашу фантазию. Человек, которого вам хотелось убить, наверняка не был какой-то определенной личностью. Это всего лишь маска. Когда мы ненавидим человека, то наверняка в его облике ненавидим что-то, что есть в нас самих. То, чего в нас нет, нас не беспокоит.

Никогда еще слова Писториуса так глубоко не проникали в тайники моей души. Я ничего не мог ответить. Но самое сильное и необычное впечатление произвело на меня созвучие этой речи словам Демиана, которые в течение многих лет я носил в себе. Они ничего друг о друге не знали, и оба говорили мне одно и то же.