Том 1

— Не убивайся, Катерина! — остановил ее Егор Рукавишников. — Что покарали — это верно. Только богу теперь не до нас. Тут другие божки орудуют — местные, деревенские... — И он обратился к Василию: — Ты лучше скажи, с чего пожар начался? Фонарь во дворе оставил или за лампой недоглядел?

— Какой там фонарь! — Василий вяло махнул рукой. — Пожар снаружи вспыхнул... В трех местах солому запалили.

— Погоди, погоди... — Пораженный услышанным, Хорьков даже снял шапку. — Подожгли, выходит? С умыслом? Нарочно?

Хомутов молча развел руками.

— Василий Силыч, вы про записочки расскажите, — шепнул ему Матвей Петрович.

Мужики обступили Хомутова.

— Это что ж, граждане! — озираясь по сторонам, зло заговорил Хорьков, когда Василий рассказал об угрозах «доброжелателей». — Вражина зубы показывает! Огнем нас пугает! Да мы кто? Овцы бессловесные? Тля капустная? — Он вдруг погрозил шапкой вдоль улицы. — Повымести их отсюда к бесовой матери, чтобы землю не поганили!

— Все корни им порубить! — подхватила Аграфена.

— Так оно и будет... теперь уж скоро, — вслух подумал Егор Рукавишников.

Мужики обернулись в сторону двухэтажного дома Никиты Еремина. За ним смутно проступала изба Шмелева.

Черные от гари и копоти лица мужиков были сумрачны, белки глаз сверкали, и Степе показалось, что мужики вот-вот тронутся вдоль деревни, поднимут богатеев на ноги, притащат их к пожарищу. Смотрите, мол, что натворили ваши подлые руки! И расправятся с ними так, как это бывает в деревне с ворами и конокрадами.

— Да помолчи ты! — прикрикнул Хорьков на Катерину, которая принялась уговаривать мужа поскорее, пока не случилось новой беды, выписаться из артели. — Никуда Василий не уйдет. Некуда ему больше податься... Так, что ли, Силыч?

Василий молчал.

— Где мы теперь жить будем? Где? В сарае, на улице? — Катерина обхватила за плечи подошедших Афоню с Никиткой и запричитала: — Отец у них чурбан бесчувственный, и им ничего не остается, как надеть котомки и пойти по деревням собирать на погорелое место!

— Да не вой ты, не вой! — замахал на нее руками Игнат. — Не пойдете вы по миру... Сообразим что-нибудь.

— Верно, Игнат, — поддержал его Рукавишников и, пошептавшись о чем-то с мужиками, подошел к Хомутову: — Уйми ты свою половину. А мы тебе вот что скажем, Василий. Здесь почти все артельщики. И вот наше слово: завтра же начнем тебе новый дом достраивать...

— Мне? Новый дом?! — опешил Василий.

— Как же иначе! У врагов расчет простой. Запугать одного, другого, посеять панику, артель развалить. Нет, нам теперь всем вместе надо держаться. Волк тогда и нахален, когда стадо в разброде...

— А пока строить будем, можешь у меня пожить, — сказал Игнат Хорьков.

Его поддержали другие артельщики — места у всех хватит. Женщины окружили Катерину и принялись уговаривать, чтобы она не очень убивалась — люди помогут.

Степа во все глаза смотрел на мужиков. Вот они какие! Значит, не только умеют горланить да ругаться.

— А ты к нам в интернат перебирайся, — шепнул он Афоне. — Вместе спать будем... Топчан у меня широкий.

Василий, тиская бороду, диковато озирался по сторонам. Потом снял шапку и низко поклонился мужикам!

— Спасибо, мир честной! Век не забуду!

ОБЩИЙ ДВОР

В воскресенье Степа долго валялся в постели.

Утро выдалось морозное. Общежитие за ночь выстыло, дверь покрылась шершавым инеем, от окон тянуло пронизывающим холодом. Интернаты давно поднялись и ушли завтракать, а Степа все еще продолжал лежать. На душе было тоскливо.

Вчера комсомольцы работали на Хомутовском участке, расчищали пожарище. Потом пришли колхозные плотники, врыли в землю дубовые столбы и венец за венцом принялись укладывать на них бревна нового дома.

Вместе с другими колхозниками явился на стройку Илья Ковшов. И это более всего поразило Степу: ему казалось, что после собрания колхозники все же одумаются и не допустят Ворона в артель. Но дядя работал на стройке, как равный с равными, тесал топором бревна, курил с мужиками, рассказывал какие-то побаски.

«Присосался, клещ, — вздохнул Степа, закутываясь с головой в одеяло. Идти ему никуда не хотелось. — Вот просплю весь день, — вяло подумал он, — все и забудется». Да и какое ему до всего этого дело? Ну, приняли Ворона в артель — и приняли. Они же взрослые, у них свои головы на плечах, а он всего лишь мальчишка, школьник, залетная птица в деревне. В конце концов, ему здесь и жить-то недолго. Кончит седьмой класс, уедет в город, поступит куда-нибудь в мастерскую или учеником на завод.

Его размышления прервал Афоня Хомутов. Все эти дни после пожара он жил в общежитии и даже питался в школьной столовой. Сейчас Афоня вернулся после завтрака и поставил на тумбочку возле Степиного изголовья полную миску с гречневой кашей-размазней, выложил хлебную пайку и крошечный бумажный фунтик с сахарным песком.

— Заболел, что ли? — спросил он. — Ешь вот — двойную порцию тебе раздобыл... А жалко, что заболел. Такой день сегодня...

Степа высунул голову из-под одеяла:

— Какой такой?