Том 1

Гвоздику я бы не пустил в балладу,
Да спутник так болтлив, что нету сладу!

В Александрию едем с ним на поезде.
И нет конца его сладчайшей повести

Про Фергали, про Фергали великого,
Про лацкан пиджака его с гвоздикою,

Известной каждому на побережии,
Зимой и летом неизменно свежею,

Просунутою незаметно кончиком
В петличку с тонким водяным флакончиком.

Мой спутник хочет, чтоб на всю планету
Я раструбил бы про гвоздику эту.

В нем нет еще и тени подозрения,
Что не сойдутся наши точки зрения.

Уже мы слезли с поезда, в отеле мы,
Свет погасили и легли в постели мы,

Но все струится с языка незримого
Рассказ про Фергали неповторимого:

— Он хлопок здесь скупает в эти месяцы.
Вам завтра утром предстоит с ним встретиться —

С его улыбкою, с его гвоздикою… —
Всю ночь мой спутник маятником тикает,

Гудит не уставая, словно радио,
А я его своим молчаньем радую,

Лежу, не сплю, ловлю сквозь гулы голоса,
Как волны бьют в береговую полосу

И как, шурша песком, сама пустыня
Перебегает улицы пустые.

Нет, не про Фергали с его гвоздикою —
Я про пустыню думаю про дикую,

Безводную, бесснежную, безмерную,
Не меренную рейкой землемерною,

С шатрами бедуинов гордо-рваными,
С их нищетой, прикрытою Коранами,

С мечтой о Ниле под кошмою каждою,
С неутоленным голодом и жаждою,

С песком, в зубах хрустящим как безумие,
С верблюдами, иссохшими как мумии,

С детьми худыми, как само отчаянье,
С глазами их, которых нет печальнее!

Я вижу в кровь исхлестанную спину
Батрачки, убежавшей с поля к сыну,

Я вижу хлопок на краю пустыни
И кровь на нем! И сердце мое стынет

От бешенства холодного и страшного,
От этого наследья дня вчерашнего.

Лежу. Молчу. А спутник все неистовей
Мне соловьем про Фергали насвистывает:

— Хотя и стар, но выглядит так молодо,
Когда плывет по рынку с белым золотом,

Как весел он, как вежлив, вот увидите!
Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!

И тут, себя сдержать уже не пробуя:
— Давайте спать! — я говорю со злобою.

Но сам всю ночь египетскую, лунную
Все не могу заснуть, с башкой чугунною.

Огни и звезды портового города…
А сердце, как ножом, тоской распорото!

Глаз не сомкнув, с утра иду на вылазку:
За домом дом, за вывескою вывеску —

Смотрю лавчонки, лавки, магазинищи…
Голодных ребра и жратвы корзинищи —

Открытое без всякого смущения
Богатства с нищетой кровосмешение.

А вот и порт, толпой судов заставленный,
И рынок здешний, до небес прославленный,

С его египетского хлопка кипами,
Со звоном денег, с криками и всхлипами,

С его торговцев языками бешеными,
Как колокол над городом подвешенными.

И среди этого столпотворения —
Вдруг мне навстречу, как стихотворение,

Сам Фергали с гвоздикой неизбежною,
Розовощекий, с сединою снежною.

Мы рынком сведены, людьми представлены,
Друг перед другом он и я поставлены.

Да, это верно, выглядит он молодо,
Нет на лице следов забот и голода.

Он горд, людей он криком не преследует,
Как тот бедняк, что продает последнее.

Всего одно движенье пальцем подано —
И горе тысяч куплено и продано…

Да, это верно, он нежнее нежного
Мне хвалит море хлопка белоснежного,

Но не хотел и на день бы остаться я
В его руках на белых тех плантациях,

Где крик батрачки, в кровь бичом обласканной,
Торчит гвоздикой красною из лацкана,

Где молоком грудным, как бык, он выпоен,
Из тысячи голодных сытым выкроен,

С улыбкой розовой, с походкой важною,
С гвоздикою, от слез ребенка влажною.

Наш разговор с ним тонкой ниткой тянется;
Сейчас рвану — и два конца останется!

Обоих нас я этим лишь обрадую,
Но как же быть тогда с моей балладою?

Чем гладкою концовкой быть испорченной,
Пусть лучше остается незаконченной,

Поскольку на гвоздику эту красную
И есть, и будут точки зренья разные.