Том 1

Политической революции во Франции сопутствовала философская революция в Германии. Кант начал её тем, что ниспроверг устарелую систему лейбницевской метафизики, которая к концу прошлого столетия принята была во всех европейских университетах. Фихте и Шеллинг начали перестройку философии, а Гегель завершил новую систему. Никогда ещё, с тех пор как люди мыслят, не было такой всеобъемлющей системы философии, как система Гегеля. Логика, метафизика, философия природы, философия духа, философия права, религии, истории — всё было объединено в одну систему, сведено к одному основному принципу. Система казалась неуязвимой извне, и это действительно было так. Она была взорвана только изнутри, людьми, которые сами были гегельянцами. Здесь я, конечно, не могу подробно изложить ни эту систему, ни её историю и должен поэтому ограничиться следующими замечаниями. Развитие немецкой философии от Канта до Гегеля было столь последовательно, столь логично, столь, если можно так выразиться, необходимо, что никакие другие системы, кроме упомянутых, не могли удержаться. Имелось ещё две или три системы, которые не привлекли никакого внимания и были в таком пренебрежении, что никто не хотел оказывать им даже такой чести, как заниматься их опровержением. Гегель, несмотря на свои огромные познания и глубину мышления, был так сильно поглощён абстрактными вопросами, что не позаботился о том, чтобы освободиться от предрассудков своего века, века реставрации старых правительственных и религиозных систем. Но его ученики придерживались совершенно иных взглядов на эти вещи. Гегель умер в 1831 г., и уже в 1835 г. появилась «Жизнь Иисуса» Штрауса, первое произведение, которое представляло собой некоторый шаг вперёд за пределы ортодоксального гегельянства. За ним последовали другие, — и в 1837 г. христиане ополчились против неогегельянцев, как они их называли, изобличая их как атеистов и требуя вмешательства государства. Государство, однако, не вмешивалось, и полемика всё более разгоралась. В это время нео- или младогегельянцы так слабо сознавали, какие выводы вытекают из их собственных рассуждений, что отвергали обвинение в атеизме и называли себя христианами и протестантами, хотя и отрицали существование такого бога, который не был бы человеком, а историю евангелия объявляли чистой мифологией. Лишь в прошлом году автор этих строк признал в одном памфлете[174] правильность обвинения в атеизме. Но развитие шло своим путём. Младогегельянцы в 1842 г. стали открытыми атеистами и республиканцами; орган их партии «Немецкий ежегодник» стал более радикальным и откровенным, чем когда-либо прежде. Основана была политическая газета, и очень скоро вся либеральная печать Германии целиком оказалась в наших руках. У нас были друзья почти в каждом значительном городе Германии; мы обеспечивали все либеральные газеты необходимым материалом и таким образом делали их своими органами. Мы наводнили страну памфлетами и вскоре в каждом вопросе руководили общественным мнением. Временное ослабление цензуры печати в огромной мере усилило энергию этого движения, которое было совершенно новым для значительной части немецкой публики. Выходившие с разрешения правительственного цензора газеты содержали вещи, которые даже во Франции преследовались бы как государственная измена, или такие, каких нельзя было бы произнести в Англии, не рискуя попасть за это под суд по обвинению в богохульстве. Это движение выросло столь неожиданно, столь бурно и стремительно, что как правительство, так и общество были на время как бы захвачены им. Однако этот неистовый характер агитации доказывал, что движение не опиралось на какую-либо сильную партию в обществе и что его мощь явилась лишь результатом растерянности застигнутых врасплох противников. Как только правительства снова пришли в себя, они положили ему предел самым деспотическим подавлением свободы слова. Памфлеты, газеты, периодические издания, научные произведения запрещались дюжинами, и скоро возбуждение в стране пошло на убыль. Само собой разумеется, что это тираническое вмешательство не остановит развития общественного мнения и не уничтожит принципов, защищаемых агитаторами. Все эти преследования не принесли правящим кругам никакой пользы, ибо если бы они не подавили движения, то оно натолкнулось бы на равнодушие широкой публики, столь же мало подготовленной к радикальным изменениям, как во всякой другой стране. И если бы этого даже не произошло, республиканская агитация всё равно была бы заброшена самими агитаторами, так как последние, продолжая всё дальше и дальше развивать выводы своей философии, стали теперь коммунистами. В тот самый момент, когда государи и правители Германии думали, что республиканское движение навсегда раздавлено, они увидели, что из пепла политической агитации вырос коммунизм. И это новое учение показалось им ещё опаснее и страшнее того, кажущийся разгром которого они праздновали.