Только вперед! До самого полного!

Как брали фельдфебеля — этого Максим не видел. По легкому шуму и по отдельным репликам догадался, что товарищи неожиданно выскочили из-за деревьев, кто-то из них остановил лошадь, а остальные набросились на фельдфебеля, пригрозив вознице оружием. И еще он услышал голос рыжего:

— Да понимаете ли вы, на кого напали?

Максим увидел фельдфебеля только на большой полянке, куда сразу же увели лошадь, запряженную в пролетку на резиновом ходу. Лошадь стояла, уткнувшись мордой в торбу с овсом, а рыжий пьяница, хотя руки его и были связаны за спиной, хотя вокруг него и толпились люди, явно враждебные ему, держался нормально, можно сказать, даже нагло: он и сейчас так всматривался в лица людей, словно старался запомнить на всю свою долгую жизнь.

Этого Максим не смог вынести и шагнул вперед, остановился шагах в двух от фельдфебеля и спросил дрогнувшим от злости голосом:

— Надеюсь, узнаете меня, господин фельдфебель?

Только теперь что-то тревожное мелькнуло в глазах рыжего, однако он мгновенно справился со своим страхом и ответил, добродушно улыбаясь:

— Я предполагал, что вы притворяетесь глухонемым. Все ждал, когда вы совершите ошибку.

Вроде бы вежливо поговорили, а ведь Максиму хотелось молотить кулаками по ненавистной роже фельдфебеля, молотить до тех пор, пока она не превратится в кровавое месиво; или содрать с него штаны и всыпать ему в десять раз больше «горячих», чем получил сам.

Но недостойно это настоящего воина, не славой, а позором покроет он себя, совершив такое. И, сдержав вздох сожаления, Максим попятился, стал беспричинно вытирать ствол своего автомата.

А дождь лил не переставая, и ветер угрожающе гудел в вершинах сосен. Под монотонный шум дождя и сдержанный гул сосен старший группы, не повысив голоса против обычного даже на самую малость, сказал, глядя на товарищей:

— Этот бош весь в нашей крови. С головы до ног… Давно ли они ворвались к нам, а он из собственного пистолета застрелил уже семнадцать человек. Имеем почти полные сведения и о числе тех, кого убили, замучили по его доносу или приказанию. Ну, разве такой палач имеет право на жизнь?..

Рыжего выпивоху повесили на сосне, стоявшей в лесной чащобе. Лишь после этого старший закурил и сказал, обращаясь к Максиму:

— Почему хмуришься? Не согласен с нашим приговором?

— Против приговора, хотя такового и не слышал, возражений не имею. Одного не пойму: зачем мне автомат дали? Для чего меня вооружили? — Решительно, нисколько не заботясь о том, как будет воспринято это, высказался Максим. И добавил, выдержав паузу, вполне достаточную для ответа, которого не последовало: — Создается впечатление, что вы еще раз проверяли меня. На выдержку. Почему?

— Говоришь, не было приговора… Неужели не слышал того, что я сказал перед его казнью? Или, может быть, тебе обязательно надо знать, кем он вынесен?.. Погоди, уж не думал ли ты, что казнь этого фашиста — расплата за твое унижение?

— Зачем считать меня глупее, чем я есть?

— Тогда не задавай подобных вопросов, держи за зубами все необдуманные, легковесные слова… И передай своим, если дойдешь до них, что мы так будем поступать с каждым фашистом, который топчет нашу землю, поганит ее… А еще раз проверили тебя потому, что очень дорогое намерены доверить тебе. И свои жизни, и жизни тех людей, которые, как смогут, посодействуют тебе… Или ты обиделся?

Максим не обиделся даже самую малость, он все считал правильным.

Перекурили, выбили пепел из трубок или втоптали окурки в землю — старший протянул Максиму руку и сказал сугубо официальным тоном:

— Желаем удачи. Во всем удачи желаем… Он, — кивок на человека, который при первых этих словах подошел к ним, — будет вашим проводником. И вы во всем должны следовать его указаниям. — Помолчал и добавил, словно превеликое одолжение сделал: — Она уже ждет вас. Где — проводник знает.

Сказал это, повернулся, сделал несколько шагов — и не стало его. За ним в ночь ушли и остальные. И никто из них не произнес ни слова. Даже дядюшка Тоомас…

Хотя так, может быть, и лучше: чем дольше прощание, тем горше осадок на душе.

Максим перекинул автомат за спину и сказал, повернувшись лицом к проводнику:

— Если ждете только меня, то я готов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Чем меньше метров оставалось до землянки, в которой сейчас размещался взвод, тем медленнее и короче становились шаги его, лейтенанта Малых: с такой новостью он не имел права спешить. Он точно знал, что его матросы в эти минуты сидели на земляных нарах вокруг холодной железной печурки-буржуйки и ждали его, своего командира. Чтобы поскорее узнать: а как там, в городе Ленина, окраинные дома которого — с выхлестанными окнами, с рваными пробоинами в стенах и крышах — и без бинокля отчетливо видны с любой точки сегодняшней передовой, наконец, зачем его, командира взвода, вдруг вызывали не куда-нибудь, а в штаб бригады морской пехоты. Может быть, командование все же надумало предпринять штурм фашистских позиций?