Только ты и я

Все, что я делала раньше, – все было задумано и спланировано так, чтобы подвести меня к этой секунде. Три года я размышляла, анализировала, собирала материал, просчитывала каждый жест и каждую улыбку. Я рисовала схемы, которые впоследствии сожгла. Огонь превратил мои записи в пепел, но мысли и идеи никуда не делись. В уме я по-прежнему так и сяк поворачивала добытые мною фрагменты картинки-пазла, пока не нашла для каждого подходящее место и не сложила из них план, который мог бы сработать. И он сработал, сработал как по писаному. Осталось совсем немного, и меня переполняют волнение и восторг, от которых даже слегка покалывает кончики пальцев. Во рту сухо, как в Сахаре, но я стараюсь не обращать внимания на бутылки, которые подмигивают мне с сервировочного столика. Вместо этого я достаю очередную сигарету и подношу к ней огонек зажигалки. Руки у меня трясутся, поэтому прикурить мне удается не сразу, но в конце концов я глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым тонкой струйкой, чувствуя, как вместе с ним меня покидают волнение и избыток нервной энергии.

– Я устал от твоих игр, Элли. Давай уже, заканчивай! – Он не пытается скрывать свое раздражение. Для него это по-прежнему просто месть эксцентричной, злопамятной, эмоционально неуравновешенной женщины.

– Я тоже устала, Стивен.

Моя сумочка лежит на диване, где она терпеливо дожидалась своего часа. Пора заслушать последнего свидетеля. Я поднимаю клапан и достаю толстую потрепанную тетрадь, с которой не расставалась много лет. Тетрадь цепляется за молнию, я осторожно высвобождаю замявшийся лист и ласково пробегаю пальцем по потертым наклейкам на обложке: по «куриной лапке», смайлику «Нирваны» и изображению Питера Пэна и Венди. Эту наклейку я купила ей в подарок, когда мы вместе ходили смотреть «500 дней лета». «О господи, как она мне нравится!» – воскликнула она, улыбаясь от уха до уха, и повисла у меня на шее, щекоча мое лицо копной рыжих кудряшек.

Но раскрывать тетрадь я не спешу. Всему свой черед. Вместо этого я достаю несколько отдельных листов бумаги, которые я сложила и спрятала под обложку. Листы трясутся и прыгают у меня в руках, но я не убираю их обратно, хотя эти шпаргалки мне не нужны: все, что на них написано, я перечитывала столько раз, что после моей смерти эти слова, наверное, можно будет прочитать на внутренней поверхности моего черепа.

Как и всегда, при виде знакомого почерка я испытываю глубокую печаль, к которой примешиваются воспоминания о том счастливом времени, когда мы были вместе. Я вижу буквы, написанные ее рукой, и – точно так же, как тогда – легко угадываю по ним ее настроение. Я читаю нетерпение в острых углах и прямых линиях заглавных букв, догадываюсь о скуке по неравномерному наклону строчных, а в глубоких бороздах, оставленных на бумаге шариковой ручкой, я вижу всю глубину ее разочарования и тоски.

Краешком глаза я продолжаю наблюдать за Стивеном. Он застыл в ожидании. На лбу проступили бисеринки пота, капля покрупнее сбегает по виску к шее и исчезает под воротником рубашки.

Быть может, он тоже что-то помнит…

48

9 мая

Дорогая Ви!

Если б ты была здесь, ничего бы не случилось. Но я тебя не виню – во всем виновата только я одна. Как жаль, что у меня нет твоей силы. Как жаль, что я не рассказала тебе обо всем раньше. Один раз я попыталась, но струсила. Мне так не хотелось тебя разочаровать!

Он старше меня. Намного старше. Страшно даже сказать – насколько. И он не ученик старшей школы и даже не студент колледжа. Он преподаватель литературы в школе – в нашей школе. Мистер Маршем серьезно заболел, и его прислали к нам на замену.

Я думала, я ему нравлюсь. Я действительно ему нравилась, но я сделала что-то не так, что-то напутала, ошиблась, и он меня разлюбил. Мы больше не лежим в одной постели днем после занятий, и его запах давно исчез с моей кожи. Теперь я специально стараюсь вдохнуть поглубже, когда мы случайно встречаемся в коридоре или когда я прохожу мимо его стола, когда иду к доске. Увы, стоит мне только почувствовать этот все еще дорогой для меня запах, и мне сразу хочется плакать. Да, я знаю, ты скажешь, что я дура… Что я не должна так унижаться…

Но я ничего не могу с собой поделать!

Он держится со мной точно так же, как с остальными девчонками. Он никак меня не выделяет, словно этих нескольких недель вовсе не было и я их только вообразила. А может, у меня и вправду была галлюцинация? Или я – безумная жена, которую заперли на чердаке [31], а вовсе не «его дорогая Джейн», как он меня называл.

Нет!!!

Он называл меня своей дорогой Джейн, и все это было взаправду.

К тому же никакая выдумка, никакая галлюцинация не способны причинить столько боли.