Только так. И никак иначе

Дом сочувствовал своему новому хозяину, как только мог. Павлу казалось, что его любимый Старик словно затаил дыхание и боится неосторожным стуком, неуместным скрипом или дуновением сквозняка потревожить его. Что бы Павел ни делал, чем бы ни занимался – перед глазами постоянно маячил тот чёрный трогательный комок, которым был когда-то Фред. Фред, тогда ещё безымянный испуганный щен, щурившийся на свет, проникший в картонную коробку, которую открыл Паша Рябинин. Павел, который был тогда тоже щенком, двадцатилетним наивным студентом, ровным счётом ничего не знавшим о жизни. Той жизни, в которой ни за что, просто так убивают добрых, ласковых, преданнейших собак. Или не просто так, или с какой-то подлой затаённой целью. Но от этого убийство не делалось менее страшным, менее подлым. Павел никогда не был согласен с известным "цель оправдывает средства". И никак не мог понять, кто и за что посмел убить его собаку, доверчивого, ласкового и озорного чёрного щенка, пусть и выросшего в здоровенную псину.

А ещё Павлу постоянно мерещился лай, он радостно оглядывался и... вспоминал, что лаять некому. Потому что Фреда больше нет.

Через несколько часов он понял, что на самом деле собаки лают только в отдалении, а вот соседской Геры совсем не слышно. Вспомнил и ужаснулся: всё ли в порядке, неужели и её отравили?!

Он тут же взлетел на второй этаж и увидел в окно, как смешная соседская внучка за ошейник тащит Геру к калитке, а та радостно гарцует рядом. Гулять, - понял Павел, - значит, всё хорошо. А потом удивился, заметив, что Злата одной рукой зажимает собаке пасть. Удивился на миг и сразу же догадался: чтобы не лаяла, не тревожила его, потому Злата и ведёт так странно, не даёт собаке от себя отойти. Жалеет его.

Горячая благодарность нахлынула так неожиданно, что даже дышать стало больно. Он тяжело сглотнул и горько улыбнулся: какая славная девочка. Ему всегда нравились такие, как будто не из нынешнего времени. Какими глазами она на него смотрела у ветеринарки, как сочувствовала. Он физически чувствовал её сострадание, чувствовал и даже через тугую волну боли поражался: какая редкая девочка.

Собственно, конечно, не девочка. "Двадцать три уже", как сама ему и сообщила, учительница, председатель методобъединения. Он не знал, что такое «методобъединение», но слушал Злату, смотрел, и в голове билась одна мысль: какая чудная, редкая девочка.

Она взахлёб рассказывала про своих детей. Так и говорила "мои дети". А когда он спросил, сколько лет детям - думал, что она в начальной школе работает, - улыбнулась и спокойно ответила: от 14 до 17. Павел после этого долго подбирал челюсть, представляя себе нынешних здоровенных переростков старшеклассников рядом с этой трогательной пигалицей, которая ему и до подбородка не доходила. И спросил сдуру:

- Вы их не боитесь? - они уже перешли на ты, но всё время сбивались.

А она лишь ресницами взмахнула:

- Нет, конечно. Я их люблю! Разве можно бояться тех, кого любишь?

А он уже и так знал, что любит, потому что только при большой любви можно так вдохновенно и взахлёб рассказывать, постоянно приговаривая "мои дети". Павел смотрел на неё - и насмотреться не мог на светлое от нежности лицо, слушал - и диву давался.

Да неужели все наши учителя нас так же любили, так же про нас рассказывали знакомым и родным, называя "мои дети"? Потом по привычке насмешливо подумал, что она, наверное, только первый год работает после института, вот и не избавилась ещё от восторженности. Но оказалось, что уже шестой. Павлу стало стыдно за свой скепсис. Вот тебе и неопытная наивность! А всё "мои дети", да "мои дети", "мне с ними очень повезло", "они самые лучшие, самые чудесные", "мне вообще всегда на учеников везло". И всё это с такой горячей убеждённостью... Чудесная, редкая девочка...

Его бывшая жена тоже была хорошей девочкой, умненькой и сметливой, сообразительной и прекрасно знающей, чего хочет от жизни. А он был наивным болваном и не видел ничего, кроме того, что она хорошая девочка.

Гулю он встретил в длиннющем подземном переходе под Кольцевой дорогой. Он торопился домой из института, после долгих вечерних пар. Нестерпимо хотелось есть и спать. На следующий день опять нужно было сначала на завод, где они проходили последнюю, преддипломную, практику, а вечером на учёбу.

Павел, поёживаясь, быстро шагал и уже мечтал о маминых вкусных котлетах. Но тут вдруг из темноты перехода навстречу ему вынырнула невысокая круглолицая девушка и попросила проводить до дома: а то страшно очень, в институте задержалась, и уже поздно, и свет в переходе не горит - ни одна захудалая лампочка - а переход длинный и ужасно, ужасно боязно. Всё это она выдала на одном дыхании, взволнованной скороговоркой. Павлу стало её жаль, и он проводил, конечно. И провожал так до самой весны, а весной они поженились. Это потом он понял, что умененькая Гуля просто очень хотела вырваться из семейного уюта на волю, а как - не знала. Вот и решила выйти замуж. А он, влюблённый и наивный, как лосёнок, показался подходящей кандидатурой.