Только одна пуля

Чему я радуюсь? Ведь я обманут, унижен, растоптан. Но я был счастлив, ибо в эту звездную ночь я открыл истину, а открывший истину обманутым быть не может.

Ночь прозрения продолжалась под шуршанье камней, ускользающих из-под ноги. В эту ночь я открыл вершину, которая во мне, она состоит в самопожертвовании, это просто, как на войне. И счастье мое было от жертвы, которую я принес в эту ночь звездам.

Тропа привела меня к шоссе, и я припал подошвой к родному асфальту. Скоро сходящиеся линии гор раздвинулись, показался поселок, уже пробудившийся к жизни, а может и не прерывавший ее.

Удивительная ночь перешла в удивительное утро. Катилась телега с молочными бидонами, чисто умытые старики сидели на завалинках. На двери магазина белела бумажка, я подошел ближе. Некая тряская рука сообщала, что она «ушланабазу».

Под древним буком лежала серая плита: 417 радяньских солдат и офицеров загинуло за освобождение этого селища. Я не спешил, читая имена, пока не добрался до своей фамилии: старший сержант Василий Сухарев… Мы оказались в разных званиях, и оттого разошлись наши земные круги.

Из костела доносились приглушенные стенами звуки органа. Я вошел внутрь. Прихожане сидели на деревянных лавках лицом к богу. Звучала проповедь. Потом они молились на чужом языке. Я не воспринимал слов, но сразу проникся ритмом, это был ритм моей молитвы.

— Это «Отче наш»? — спросил я у соседа старичка.

Он ответил: да.

Я влился в этот ритм и зашагал дальше. Встречные здоровались со мной, я благодарно отвечал им. В автобусе вкусно пахло хлебом.

В самолете он заснул сном праведника и спал до самой посадки.

Гуцул же Василий записал в суточном рапорте:

«Турист И. Сухарев не выдержал трудностей восхождения, на базу не вернулся. Прошу считать выбывшим с маршрута, а также снять с довольствия».

Дома его ждала телеграмма, искусно сбитый коктейль из восторгов, вины и нахальства: покорила третью вершину обеспокоена твоим отсутствием следую маршруту позор дезертирам телеграфируй прибытие домой здоровье Маринки обнимаю тоскую твоя Виктория.

Первый обед прошел в чинном молчании. Обедали втроем: профессор Мурасов, его жена, его зять, молодой кандидат Сухарев Иван. За все время была сказана, кажется, одна фраза: какое нынче число? — оставшаяся, впрочем, без ответа. От этого обеда пахло валидолом и несколько недель потом пыли зубы.

Профессорша зачастила на телеграф. Шла проработка версии.

Он встречал Викторию на аэродроме. Стороны обменялись дипломатическими поцелуями, отправились в резиденцию, последняя дверь налево. На этот раз состоялся ужин — и довольно речистый.

— Иван Данилович, как же вы бросили Викторию? — спросила профессорша, по-видимому, версия нуждалась в обнародовании.

Сухарев не успел ответить.

— Он меня не бросал, мама, — поспешно заявила Виктория, заявляя право на собственное мнение. — Просто у него от гор закружилась голова, и врач сделал соответствующие рекомендации. Я понимаю Ивана, там действительно очень круто.

Право на окончательное утверждение версии оставалось все же за Сухаревым, и договаривающиеся стороны понимали это.

— Наверное, это фронтовая контузия, — виновато отозвался Сухарев, лишь бы не молчать болваном.

— Так вы еще и контуженный? — интеллигентно удивилась профессорша. — Вам необходимо лечение.

Вечером в резиденции Виктория объявила, повернувшись к нему спиной:

— Я тебя брошу. Ты стал слишком цивилизованным.

— Разумеется, — отвечал Сухарев, наполняясь благородным сарказмом. — Ты предпочла бы примитивные кулаки.

Виктория повернулась к нему с перекошенным лицом:

— Ты генетический эгоист. Ты думал лишь о себе, трусливо бежал, бросил меня в трудную минуту. А если бы я оступилась? упала?

— Но ведь ты не оступилась — не так ли?

— Оступился ты. А теперь играешь в благородного…

Она была столь желанна в искреннем своем гневе, что Сухарев пробовал закрыть ей рот губами, но заработал новую оплеуху — это был сигнал о том, что начинается второй виток спирали. Впрочем, на этот раз эпоха замаливания не оказалась столь длительной. Ведь теперь за его плечами опыт подкаблучника, и он почти мгновенно осознал, что в самом деле бросил свою жену во время ее опасного перехода по шаткому висячему мостику судьбы, повисшему над бурной рекой. Он замаливал грехи с помощью цитат: эрудиция годна на все случаи жизни, в том числе и для самобичевания.

Он был прощен задолго до рассвета и получил в награду сладостные причитания на тему: ты самый-самый.

Она его не прогнала. И он не ушел. Кого прогонять? Куда уходить? Они благополучно спустились с диких вершин в долину цивилизации. Разве там что-то было? Василий? Какой Василий? Росистый след? Отблеск луны — нет, нет и нет, все привиделось, нагрезилось, нашепталось. Даже удивительная ночь спуска спешила выветриться из памяти. Как можно быть счастливым за чей-то счет?