Только один человек

Другого выхода у меня не было — я должен был хоть как-то доказать ему свое превосходство, а то он уж вовсе распоясался. Но чем? Посмотреть на часы? Нет, ведь это я уже испробовал и безрезультатно, нужно было придумать что-то новое; спасло меня легкое урчание в животе — несомненно от голода: что я ел утром, ничего, — и я вознамерился пригласить его в первоклассный ресто­ран, если, конечно, что-либо подобное вообще существовало здесь, в Чиатура. Оказалось, что да, очень даже существовало, туда мы и направились — он с рюкзаком за спиной, я — с чемоданчиком в руке, а поскольку в летнюю пору гардероб не работает, то мы, расположившись в кабине, нависшей над какой-то мутной речкой, пристроили свою поклажу в ногах: он — рюкзак, я — чемодан. В нашей напряженной игре с Шалвой я почувствовал себя здесь, в ресторане, как на собственной площадке: что до ресторанов, то в этом деле мне опыта не занимать. С ходу взяв инициативу в свои руки, я первым долгом заставил официанта сменить не слишком белоснежную скатерть — правда, та, что, он принес, оказалась еще похуже, но все-таки... затем небрежно, как бы между прочим, велел подать пару бутылок холодного шампанского, причем одну из них отправил обратно, сказав, чтоб ее заложили в холодильник, на самую верхнюю полку; заказал шашлык из говяжьей вырезки, телятину (икру побоялся—свежая ли), парочку цыплят-табака, вареную курицу, салат, кучмачи[25], лимонад, ну, о боржоме и сыре и говорить нечего, как, скажем, и о соленьях; заставил послать на базар уборщи­цу за петрушкой, а когда она через минуту-другую вернулась, мастер­ски покрутил веточкой петрушки в стакане с шампанским, чтоб вы­гнать газ, — иначе оно, благословенное, трудновато пьется; потом я выразил неудовольствие по поводу поданного грузинского хлеба и заставил снести его разогреть, употребив при этом не искаженное «кухна», а наше исконное, кровное слово, как это делают те грузины, которые знают цену родному языку. Теперь стол ломился от пре­красных блюд и напитков, учтите, это в Чиатура-то. Шалва похва­лил меня:

— Молодец, Герасиме, ты оказался максималистом; одно из качеств истинного грузина в тебе действительно имеется.

— Может, чего-нибудь еще не хватает?

— Да.

Так прямо, к моему великому удивлению, и брякнул.

— Чего же все-таки?

— Сделай одолжение, — он поднял палец, — попроси принести лобио или жареную картошку.

— Что, они лучше всего этого?

— Для того, кто не ест мяса, Герасиме, да. И если ты не оби­дишься, я лучше попью вино.

— Почему?

— Шампанское уж чересчур будоражит, да и не стоит при­выкать... кто потом будет меня им поить?

Тьфу пропасть, ускользнул-таки из моих рук. Настроение у меня испортилось, и мне даже вроде как-то неловко стало одному при­ниматься за цыпленка — недаром говорят: одинокий и за едой жалок. И все-таки, непривычный отступать, я поднял стакан:

— За все то хорошее, что есть на земле.

— И все это ты умещаешь в одном стакане, Герасиме? — удивленно воззрился он на меня.

— Ну да ладно, пусть будет два, — сказал я и вспенил нежнейший вулкан во втором стакане; хорошая, право, вещь шампанское, я его здорово люблю.

— Так да здравствует всяческое добро! — сказал Шалва. — Не добром ли мы и живы?!

У меня открылся аппетит. Я откусил от вырезки — мясо поддавалось чуть туговато — как раз по моему вкусу; и телятина тоже оказалась хороша — нежная, сочная; а когда я принялся за цыплячью ляжку, Шалва спросил меня:

— А хинкали вы любите, Герасиме?

— Смотря как они приготовлены. — Из предосторожности явоздержался от категорического ответа.

— Меня, Герасиме, хинкали натолкнули на одно открытие.

— Открытие?— удивился я, не преминув подпустить иронию: — Не закон ли Ньютона?