Только один человек

Только после этого они вспомнили об обычаях и принятых пра­вилах:

— Здравствуйте, батоно, — произнес Шалва, — вы не разрешите нам у вас переночевать?

— Здравствуйте. Но я здесь один и...

— Это очень даже хорошо. Сколькокомнатная, уважаемый, эта ваша квартира?

— Двухкомнатная.

— Совсем хорошо. Тогда сдайте нам, если можно, одну комнату, мы вас очень просим. А?!

— Для чего мне ваши деньги, уважаемый, но у меня всего одна постель, только для себя, — я здесь временно.

— Об этом не беспокойтесь, мы приехали со своими спальными мешками с простынями.

— Тогда, ради бога, прошу вас.

Шалва грузно поставил на пол вещмешок.

— Пусть наша нога будет счастливой.

— Яхшиол[40]... ээ, спасибо.

— Нам пока будет даже слишком просторно, но мы, со своей стороны, ждем двух гостей, и мы поместим их по приезде в комнате, которую вы, по доброте, изволили нам уступить, а сами прекрасно устроимся на балконе.

— Да что вы, не извольте об этом и думать, мы все как-нибудь уместимся.

— Нет, дорогой, это женщины, поскольку комедия должна привлекать глаз своей зрелищностью, кстати, одна из них хорошая канатоходка.

Ничего не поняв, хозяин, однако, протянул из вежливости:

— Аа.

Потом они познакомились друг с другом более основательно, выложив каждый свои данные.

«Молвил ястреб ястребице:
— Люба ты мне, голубица...» — вы помните?

Фамилия хозяина оказалась Джаши, а звали его Гайозом. Он проводил в деревне свой очередной отпуск.

Отпуска черед настал—он в деревне отдыхал.

5

Миновали одно за другим еще три мирных утра.

Кое-что произошло.

Прежде всего, к ним приехала лишь одна из двух женщин. Не особый любитель вставать рано, Гриша, тем не менее, не видя иного выхода, соизволил подняться чуть свет и встретил ее на хвале­ном вокзале райцентра Чиатура, где она и передала ему, по поручению подруги, вот такого неприятного содержания эпистолу, напи­санную не по-гречески: «У меня появилась боязнь высоты, на канате мне больше не работать, но, побывав актрисой, я не смогу теперь служить продавщицей или уборщицей; ты все равно бы на мне не женился, поэтому я взяла и вышла замуж за денежного человека, любви нет. К — а».

Оскорбленный в лучших чувствах, Гриша отпустил с миром и вторую женщину: что, мол, тебе здесь делать — жаль тебя. Остав­шись один, он, покинутый миджнур, поначалу готов был сокрушить весь мир, но, уже подъезжая в автобусе к Навардзети, безмя­тежно напевал себе под нос «Мохевку Тину». Ему было немного стыд­но перед Шалвой, что он не смог выполнить обещанного, но Шалва: ну и очень, мол, хорошо, нам совсем не нужно искать облегчения за счет женщин. Вот так вот понапрасну заставили тащиться поездом из столицы до райцентра эту вторую, надежную женщину.

Эээтто — одно.

А второе то, что по узкой проселочной дороге мимо них частенько слонялся взад-вперед Киколи, только каждый раз в новом обличье. Сидят, допустим, эти наши братья на балконе вместе с Гайозом Джаши, и Шалва рассказывает им, — иллюстрируя кое-что вырази­тельными жестами, — каким был с виду и по характеру один из главных персонажей комедии дель арте — купец Панталоне. Это, оказывается, пожилой вдовый итальянец шестнадцатого века, неда­лекий, ворчливый, скупердяй; говорит он на венецианском диалекте; пораженный радикулитом, прихрамывающий, весь какой-то рас­шатанный, вечно дергающий носом, кашляющий и чихающий, Пан­талоне, при всем том, большой женолюб, постоянно волочащийся за изабеллами, коломбинами и джеральдинами и еще не отказавшийся от намерения снова жениться. Надутый спесью, заносчивый, он, однако, вечно оставался в дураках, в основном из-за того, что, пылкий поклонник прекрасного пола, сам пребывал в полном пренебреже­нии у женщин. Если же он все-таки пытался добиться своего, то неизбежно попадал в лапы хитрым и ловким слугам, которые вовсю его облапошивали и под конец все равно оставляли с носом. Но Панталоне не подавал виду и разыгрывал из себя беспечного жуира; ходил он в красном шелковом камзоле и в красном же колпаке на голове, кривые ноги его были засунуты в мягкие туфли с пышными бантами, а на плечи с мнимой лихостью была наброшена черная накидка... Шалико вот так вот рассказывает, его слушают, ан, глядь — кто это там маячит?

И видят они, бредет по узкому проселку Киколи, понурый, печальный-препечальный. Преградят ему, как добрые разбойники, эти наши братья путь и: — Что случилось, Киколи, чего ты так за­кручинился? А он, глядя в землю: — Те времена были получше. — Какие-де времена? — спрашивают его эти, наши. — Да вот, мол, был как-то год, пришла к нам в деревню голодуха: ни хлеб не уродился, ни лоза не принесла ни виноградинки, а деревья так те даже и не цвели. — Так что же в этом было хорошего? — Теперь объясняй — чем! Да тем, что тогда люди жалели друг друга. А теперь что? Теперь все мы друг другу завидуем. — Сказал так Киколи и продолжил свое печальное шествие по проселку, оставив братьев в глубокой задумчивости.