Только не для взрослых

Мы повернули головы. Со стороны школы к нам мчался Носков. И он был уже настолько близко, что я могла различить шнурки на его ботинках.

– Вот черт! – Артёму стало не до шуток.

Макс подпрыгнул, дернул меня за пальто, и в ту же секунду я, кувырнувшись, оказалась у него на руках.

Следом прилетела моя сумка.

Однако Артём перелезть через забор не успел. Носков стащил его за ногу и повалил.

– Уматывайте, – крикнул он нам.

– Бежим, – Макс потянул меня за собой.

Но я не двинулась с места:

– Пожалуйста, помоги ему.

Громко выругавшись, Макс с легкостью перепрыгнул через забор и попытался оттащить Носкова. Произошла невнятная потасовка. Я вообще не поняла, как так вышло, но в один момент и Артём, и Макс странным образом прилипли к решетке. Приглядевшись, я увидела, что они оба пристегнуты наручниками, продетыми сквозь прутья. Один браслет на запястье Артёма, другой на руке Макса.

Артём бесился и сыпал проклятиями. Макс извивался молча.

Носков остановился напротив меня. Нас разделяли черные прутья.

– Идем домой.

– Отпустите их!

– Тебя отведу и отпущу.

– Они замерзнут.

– Если поторопишься – не успеют.

А в субботу Артём предпринял очередную попытку переговоров.

У мамы была старая советская пельменница, которой не пользовались лет семь. Но с чего-то вдруг она решила наделать пельменей и усадила меня помогать.

Мама раскатывала тесто и покрывала им пельменницу, а я закладывала в отверстия для пельменей фарш.

– Думаешь, я никогда не была молодой? – Она активно орудовала скалкой. – Все это у нас тоже случалось. Детские страсти – любовь до гроба. Не у меня, конечно. Меня в то время занимали гораздо более важные вещи. Учеба, например. Потому что и цель была, и смысл: человеком стать. Культурным, образованным, в столице жить, ходить на выставки и в театры. Книги читать. И уважать себя, и чтобы другие уважали. И чтобы, если семья, то с мужчиной достойным, а не двадцатилетним оболтусом, у которого и мозгов-то еще нет.

А вот у моих подружек и одноклассниц такие романы крутились – «Санта-Барбара» отдыхает. Насмотрелась я на их слезы и сопли вдоволь. И ты думаешь что? Ничего! Ни у кого из них ничего хорошего из этого не вышло.

– Ты мне все это уже много раз говорила, – скатав пальцами шарик из фарша, я аккуратно пристроила его в последнюю свободную ячейку.

– Много раз. – Она шлепнула пласт теста поверх мясных кружочков и принялась яростно его уплотнять. – Тогда в чем проблема? Откуда у нас этот конфликт?

– Ты очень правильно и разумно все говоришь, – я старалась говорить аккуратно, чтобы не злить ее лишний раз. – И я ни капельки не сомневаюсь в твоих словах, но в них нет ни одного про чувства. Про то, что они есть и тоже являются частью человека, как и мысли. Пусть даже и вызванные гормонами. Что в этом плохого?

– То, что эти твои чувства – дым. И когда он рассеивается, ты обнаруживаешь себя посреди пепелища: разруха и пустота.

– Нет, мам, извини, но ты хоть и умная, но иногда можешь ошибаться. Никакой это не дым. Чувства – это свет, который тебя греет. Это и счастье, и радость одновременно. Это то, что поднимает каждое утро тебя с постели и ведет сквозь непроглядную тьму, как пылающее сердце Данко. Ты бережно несешь их и очень боишься потерять. Ведь именно ради этого люди и ходят на выставки и театры, а не для того, чтобы поставить плюсик своей культурности.

– Вот это я и называю незрелостью. Ты сама-то хоть видишь, в чем разница между детским идеалистическим сознанием и взрослым жизненным опытом?

– Вижу. Ты ждешь, что все будет плохо, а я – надеюсь на хорошее.

Мама с грохотом швырнула скалку на стол и принялась со злостью выдавливать пельмени из отверстий. Они падали на стол, и я выкладывала их рядами на деревянную доску.

– Что ты от меня хочешь?

– Ты сама завела разговор.

– Да! Потому что там, в Америке, у тебя будут десятки таких Артёмов. Или Джонов… Не знаю. В общем, свет клином на нем не сошелся. Главное, ты сможешь сама реализоваться как личность. Стать тем, кем мечтаешь, и заниматься всю жизнь любимым делом. Потому что с мужчиной можно расстаться, а любимое дело – это навсегда.

– Ты знаешь, о чем я мечтаю, но ты против. Не думаю, что в Америке что-то изменится. Я вообще не уверена, что мне стоит туда ехать. Мне не нужны десятки Джонов.

Она так плотно сжала губы, что они побелели.

– Так я и знала, что этим все закончится.

В этот момент раздался звонок в дверь, я вскочила с табуретки, но мама оказалась быстрее. Кинулась мне наперерез, подлетела к двери и прижалась очками к глазку. По выражению ее лица я сразу поняла, что это Артём.

– Любовь Ильинична, – крикнул он. – Откройте, пожалуйста. Я хочу просто с вами поговорить.

– Откроешь? – с надеждой спросила я.

– Еще чего. – Она вытерла руки о фартук. – Я открою, а ты сбежишь.

– Поговори с ним. Он же извинился.

Звонок снова жалобно звякнул.

– Мне с тобой не о чем разговаривать. Уходи! – ответила она громко и в ту же минуту с возмущением отпрянула от двери.

– Что там?

– Комедию ломает.

– Можно мне посмотреть?

– Нет. – Она заслонила глазок ладонью.

– Что он делает?

– На колени встал, идиот.

И она снова приникла к глазку: