Только не для взрослых

Как только Герасимов об этом заговаривает, я мигом вспоминаю ту ситуацию и все сразу встает на свои места.

Амелин победно улыбается. Я моргаю, не зная, что сказать в свое оправдание. Марков, фыркая, выбирается из сугроба и готовится напасть на Герасимова, но тут Амелину приходит сообщение от Артёма, и мы все вместе утыкаемся в экран.

Это видео. Довольно длинное. На тринадцать минут. Примерно столько же нам еще идти до горок. Но Костик ставит на двойную скорость, и мы смотрим снежный челлендж в забавном ускоренном темпе, где все происходит гротескно быстро.

Последняя запись с Артёмом. Он весело приплясывает на кухонном стуле в классическом черном костюме и белой рубашке.

В одной руке у него бутылка шампанского, другой он медленно расстегивает пуговицы рубашки. Зрелище напоминает их летние танцевальные соревнования с Амелиным. На столе стоит желтый пластиковый тазик со снегом. За кадром слышны смеющиеся и подначивающие голоса Лёхи и Макса.

Чернецкий знает, что он красивый, и потому все, что он делает, выглядит как позволение собой любоваться. Так что я до конца не смотрю.

Гораздо приятнее наблюдать за смеющимися ребятами.

И совершенно неожиданно, не задумываясь об этом специально, я вдруг отчетливо вижу, как они изменились за этот год. Это настолько очевидно, что заметно даже мне.

Я пытаюсь представить, какими они будут лет через пять, десять, двадцать. Сделать это несложно. Марков – деловой офисный дядька в костюме: какой-нибудь управляющий или финансовый директор, от которого стонут все подчиненные, но при этом он лучший специалист в своей области и его хотят заполучить все ведущие компании рынка. Герасимов устроится прорабом, заведующим складом или инженером-механиком – главное, чтобы поменьше суеты, людей и абстрактных разговоров. Он женится после тридцати, купит дом в Подмосковье и заведет двоих мальчишек-погодков.

Я даже себя могу представить через двадцать лет – это самое простое. Я стану похожа на свою маму, с единственной лишь разницей, что ранних детей я заводить не собираюсь, а когда они у меня все же появятся, буду включать им музыку с самого рождения и никогда не оставлю одних в темноте.

Вот только Амелина представить в будущем никак не получается. И, сколько я ни силюсь, не могу увидеть его ни серьезным, ни деловым, ни окончательно взрослым – в том смысле, в каком это принято понимать. Потому что когда-то давно он уже вырос. Резко, трагично и необратимо; вырос, сам того не желая, не имея возможности осознать и оценить эту взрослость. Побывав там однажды, он вернулся и больше никуда не торопился.

Раз он сказал мне, что все, на чем стоит маркер «только для взрослых», – слишком предсказуемо, однообразно и правдоподобно до такой степени, что жить с этим грустно и совершенно неинтересно. И что взрослый человек – это тот, кто перестал верить в счастье, но несмотря на это продолжает осознанно стареть – просто потому, что так надо.

Я не спорю, поскольку смогу подтвердить или опровергнуть его слова, лишь когда составлю об этом свое собственное впечатление.

Но я тоже никуда не тороплюсь. То, что сейчас, происходит именно сейчас.

И там, в далеком своем взрослом будущем, я никогда не сбегу из дома, не ввяжусь в сумасшедшую авантюру, не устрою похищение и ни с кем не подерусь.

Это я знаю точно. Я же не дурочка какая-нибудь.

Но сейчас я хочу, чтобы было именно так, как есть. Сегодня и сейчас. В этой объективно-субъективной реальности, с ее волшебными картинами, исполнением желаний, похищениями, побегами, таинственными домами, жуткими опасностями, волками, вебкамщиками, голубями, потерянными мальчиками и чудаковатыми старушками. В той реальности, где, что бы ни происходило – пожар, обрушение или потоп, – обязательно случается «хеппи-энд» и все живут «долго и счастливо».

В реальности, где стихи способны заглушать любую боль, а от силы любви можно умереть и тут же возродиться заново. И где забавный снежный челлендж из пустяковой мальчишеской забавы вдруг превращается в акт преодоления, освобождения и роста.

Я знаю, что должна немедленно остановить Амелина, собирающегося ответить на вызов Артёма прямо посреди улицы под фонарем. Знаю, что у него слабое горло и что раздеваться в такой мороз – безумие, а проходящие мимо люди считают нас распущенными и пьяными. Однако вместо этого, глядя, как он размашисто раскручивает над головой пальто, смеюсь и говорю, что он потомственный стриптизер и что Мила может им гордиться.

Я помню, что у него шрамы по всему телу и он стесняется их показывать, помню, что он обещал стать «нормальным», и про суд тоже помню.

Но вместе с тем я также чувствую, что ему это очень важно, просто необходимо, именно сейчас. Быть, жить, существовать, наполняться жизнью, освободить в себе место для всего того нового, что ему еще только предстоит испытать. Радоваться, любить и быть счастливым.