Только море

— В партию? — машинально повторил Кованный п вновь почувствовал, что голос у него сипит.

— Да, в партию.

Мичман зашагал по каюте. Вынул расческу, причесался.

— Присаживайтесь, — сказал он наконец торжественным голосом.

Они сели друг против друга. Два совершенно различных человека. Суровый, кряжистый, словно мореный дуб, Кованный, и стройный, с ломаными девичьими бровями Светелкин. Один молчаливый и серьезный, другой весельчак и хохотун. И глаза у них разные. Темные, бездонные, будто ночное южное небо, — у Кованного и голубые, как ширь моря, — у Светелкина.

— Заведование у вас в порядке, — негромко начал мичман, — знаю. Взыскания не имеете — тоже известно. Поощрений сколько?

— Двадцать восемь…

Мичман взял карандаш и положил его на ладонь. На огромной ладони карандаш напоминал тонкую спичку. О том, что у Светелкина двадцать восемь поощрений, Кованный знал, однако вопрос задал. Может быть, для того, чтобы соблюсти полную торжественность обстановки.

— А как с общественной работой?

— Выполняю отдельные поручения комсомольской организации, — начал Светелкин бодро, — я редактор сатирической газеты «Швабра». — Внезапно он умолк, услышав, как в тяжелых мичманских руках жалобно хрустнул карандаш.

— Сатирической? — спросил мичман раздельно.

— Так точно, — ответил Светслкин упавшим голосом, понимая, что случилось нечто такое, что разрушило наметившееся сближение.

Мичман покусывал обветренные губы:

— В диалектике разбираетесь?

— В чем?

— В диалектике, говорю.

— Ну конечно, — облегченно вздохнул Св стел кин, — вот, например, все изменяется от простого к сложному.

Кованный резко поднялся со стула и зашагал по каюте, вдавливая в палубу тяжелые шаги.

— Именно меняется, — сказал он громко, — а у вас в этой области никаких сдвигов. Все хи-хи-хи да ха-ха-ха. Пора бы стать серьезным.

После ухода Светелкина Чибисов сказал Кованному:

— Тяжелый у тебя характер. Почему ты отказал ему в рекомендации?

Кованный сжал жилистые руки в огромный кулак:

— У партии задачи серьезные. А у него одни хаханьки на уме.

— Хаханьки тоже, между прочим, серьезными бывают, — ответил Чибисов запальчиво.

В последние дни готовились к новому выходу в море: перебирали топливные насосы, перемывали фильтры, меняли прокладки. Руководил работой мичман. Он был, как обычно, молчаливым. Остальные тоже молчали.

— Вы бы пошли перекурили, — сказал Кованный, когда на собранной магистрали была затянута последняя гайка.

— Сейчас, товарищ мичман, перекур не перекур, а так, одна скучища, — ответил старшина 2-й статьи Максимов, рукавом комбинезона вытирая пот с коричневого лица.

— Это почему же?

Максимов тряхнул мокрой куделью волос:

— Да как вам сказать? Светелкин, бывало, нас веселил. А сейчас будто подменили его. Не тот стал. Все больше молчит.

Кбванного как подстегнуло. Он почувствовал в словах Максимова невысказанный упрек. Положив ключ, шагнул за комингс люка. Пошел по отсекам. На одной из переборок висела знаменитая «Швабра». У газеты толпились моряки. То и дело раздавались взрывы хохота. Кованный подошел ближе. На весь лист был разрисован матрос Свистунов, вышедший неподготовленным на развод суточного наряда. Под карикатурой хлесткие стихи. Кованный про-чел стихи, улыбнулся: ловко, ничего не скажешь. Сам виновник популярного рисунка вертелся среди читающих.

— Товарищи, имею сообщение, — кричал Свистунов, — вы пользуетесь устаревшими данными. Вчера, например, я вышел на развод вполне подготовленным: бритым, в глаженых брюках. Так что есть предложение не ржать.

Его не слушали. Газета пользовалась успехом.

Кованный отошел в сторону. Какое-то непонятное, словно зубная боль, сомнение точило его.

«Неужели я не прав? — подумал он. И тут же сам ответил себе: — Нет, не может быть. Тогда почему ощущение какой-то ошибки? Как коммунист, я должен трезво оценить свои поступки».

И вдруг он понял. Решительно повернувшись, Кованный зашагал по отсекам. Светелкина он нашел не сразу. Тот менял прокладки на клинкетах. В неровном электрическом освещении лицо его выглядело похудевшим и бледным, как после болезни. Только горячие глаза светились раскаленными углями.

— Вот что, — неловко сказал мичман, — в общем, так. Бумага у вас есть?

Светел кин засуетился:

— Конечно, я сейчас… Одну минуточку…

Они сели друг против друга, положив чистый лист бумаги на крутой чугунный бок электромотора. Мичман улыбнулся, и Светелкин ответил ему такой же благодарной улыбкой. Все же они были не совсем разные: их роднила необыкновенная глубина глаз.

— Значит, борешься с недостатками сатирой? — спросил мичман.

— Да, — ответил Светелкин.

— А с диалектикой как?

Светелкин наморщил лоб:

— Во-первых, все изменяется от низшего к высшему…

— Вот и я изменился, — перебил его старшина команды, — недооценивал меткого словца.

Он взял в негнущиеся пальцы ручку и написал крупными буквами.

«Рекомендую товарища Светелкина кандидатом в члены Коммунистической партии Советского Союза. Будет товарищ Светелкин настоящим коммунистом».

ДВОЙНАЯ ПОРЦИЯ