Только моя Япония (непридуманное)

Пара между тем, неловко вращаясь, приблизилась к решетке балкона. Надо заметить, что муж намного уступал в массе своей супруге-сопернице. Можно было даже сказать, что она сама волокла себя посредством как бы волочения им по неминуемым, прописанным высшей неумолимой рукой геометрическим линиям неотменяемого события. Ранний Витгенштейн назвал бы это пропозицией. Мы же, не столь философски образованные, в более широком и, соответственно, невнятном виде и смысле, наречем сие по-простому — провидением. Супруг уже совсем было перевалил супругу в угрожающее положение через решетку балкона, рискуя при малейшем неверном движении самому вместе с жертвой оказаться жертвой же неверного расчета и падения на землю. В свободной руке он к тому же держал некий внушительный предмет, напоминавший мне пресс-папье. Ныне, конечно, во времена не только что шариковых ручек, но и принтеров-компьютеров, факсов и ксероксов, это изысканное стародавнее устройство не в моде и редко где встречающееся. Было непонятно, каким образом оно смогло оказаться в непотребной руке, занесенной над головой живого еще человека. Хотя почему бы ему и не оказаться в руке немолодого и неведомо чем промышляющего постоянного недоубийцы. Он что-то страшно выкрикивал чернеющим ртом. Очевидно, это были привычные, почти уже ритуальные угрозы убийства, жестокой и праведной расправы прямо здесь, на этом вот нехитром месте. По причине моей языковой невменяемости окружающие не могли мне объяснить значение его убийственных слов. Но их сила и энергетика были внятны и устрашающи. Ну, естественно, и весь предыдущий коммунальный опыт позволял мне в какой-то степени достоверности, с учетом, конечно, местной специфики и культурной традиции, реконструировать эти слова:

Блядь, сука! Убью на хуй! —

Окружающие же только подхихикивали и показывали новичку на пальцах ту же самую внятную витген-штейновскую комбинацию-пропозицию с финалом возвращения пары во внутренние покои. Я дивился их спокойствию. Но действительно, повисев некоторое время в неравновесном положении, пара выпрямилась и достаточно спокойно и холодно, что-то в претензии бормоча друг другу, исчезла за дверью своего жилища. Все погуляли немного и стали расходиться.

Во всем этом не было для меня ничего необычного и необъяснимого в принципе. Ну, если только некий маленький, крохотный добавочный, правда, интригующий остаточек, глубинный смысл которого я не в силах бы объяснить, если бы даже очень и напрягся. Эта маленькая прибавочка и есть весь смысл чужого, иноземного, почти непостигаемого.

Вот, вот, опять началось подвывание. Пойду посмотрю и потом допишу.

Вернулся. Дописываю. Ничего принципиально нового добавить не могу. Правда, мне показалось, что амплитуда раскачивания и перегибания тел через решетку балкона была чуть-чуть покруче. Да и формулы словесных угроз сегодня показались мне несколько иными. Я попытался порасспросить соседей, но с тем же самым успехом, что и в предыдущие разы. Я опять-таки попытался реконструировать сам. Вот что получилось:

Мандавошка старая! Заебу насмерть! — в общем, что-то в этом роде.

Мы обменялись с соседями церемонными поклонами, неопределенными жестами рук и оставили друг друга. За сим я вернулся дописывать эпизод. Дописал. Прислушиваюсь — нет, на сегодня все окончательно и бесповоротно завершилось с тем же самым ожидаемым мирным результатом. Как и всегда и везде в подобных случаях, победила дружба, правда понимаемая как несколько более сложное, чем обычно, многосоставное действие, выходящее на свой результат не прямым, а окольным, зачастую прямо и неуглядываемым способом.

Дааааа… А вы говорите: япоооонцы! Нет, не вы говорите? Говорите не вы? Ну ладно, Кто-то вот говорит: япооонцы! А что японцы? — они и есть японцы. Не хуже и не лучше, а такие, какими и должны быть японцы. И они такие и есть.