Только для нас

Думаю, без них не обошлось ни покушение на нас с Ванькой, ни явный саботаж в работе сети сейчас.

От нервов и мыслей затягиваюсь сильнее, чем нужно, кашляю.

— Эй, ты там куришь, что ли? — подозрительно уточняет Ванька, — а ну убери, мудак!

— Не курю, просто закашлялся… — вру я, — сам мудак.

Ванька в ответ начинает громогласно крыть меня матом, рассказывая все, что думает об умственных способностях и прочем, я согласно киваю, периодически вкусно затягиваясь сигаретой, а затем поворачиваюсь к открывшейся двери, и воздух в груди пропадает.

— И вообще, я не собираюсь больше за тебя впахивать! Охуеть, ты устроился!.. — голос Ваньки пропадает с радаров, а я смотрю на застывшую в дверях Ветку.

Мою Ветку. Нашу Ветку.

Она стоит, не двигаясь и не моргая даже, и это так похоже на глюк, что я зажмуриваюсь и роняю сигарету.

А затем открываю глаза…

Ветка. Ветка!!!

— Мудак!.. — выдает трубка, а я тихо говорю, не отрывая взгляда от бледного лица Ветки:

— Ванек… Ехай в больницу давай…

— Че такое? — мгновенно напрягается Ванька, — че? Тим? Тим!

Но я уже не слышу. Кладу трубу на подоконник, забыв отрубить связь, и Ванька оттуда орет матом, умоляя ответить.

А затем отключается.

И я отключаюсь.

Делаю шаг к ней, жадно пожирая взглядом в поисках изменений во внешности.

Их нет, изменений.

Все такая же роскошная. Столичная.

Дежавю — мое охерение, когда первый раз после пятилетней разлуки увидел… Сейчас — еще круче.

Волосы волной, взволнованно горящие глаза, губы приоткрытые… Белая-белая кожа, оттененная светлым свитером. Джинсы. Каблуки. Тонкие пальцы стискивают телефон…

И дышит тяжело, грудь волнуется, я смотрю в глаза, но вижу все. Все в мельчайших деталях. А как по-другому?

Шагаю еще, и Ветка, неожиданно жалобно искривив губы, тянется ко мне обеими руками, обхватывает за шею и порывисто прижимается всем телом.

Я тут же сгребаю ее в объятия, стискиваю так, что тело прорезает болью, но это кажется вообще не важным в такой момент.

— Тим… Тим… Боже… Я чуть не умерла… — Ветка всхлипывает, утыкается мокрыми губами мне в шею, и по телу несутся дикие волны кайфа, волоски на руках встают дыбом, и трясет, словно в лихорадке.

Только сейчас начинает доходить, что она в самом деле здесь, со мной. И облегчение пополам с досадой на непослушание. И радость, все это перекрывающая. Невероятная радость от того, что она такая непослушная, такая сумасшедшая, неправильная.

— Дурочка… Это мои слова должны быть, — смеюсь я, жадно тиская ее везде, где только достаю, и испытывая просто непередаваемые эмоции. Я не могу их назвать, у меня в голове нет таких слов, которые даже в маленьком проценте смогли бы охарактеризовать то, что сейчас ощущаю.

Но я всегда был не особым фанатом слов. Как-то действиями привычнее и вернее.

И я действую.

Сжимаю крепче, что-то шепчу ей утешительное, ласковое, самое ласковое, что только приходит в голову, а сам дурею от запаха ее, от сладкого шепота мокрых из-за слез губ в шею, от того, что льнет ко мне с таким отчаянным желанием, как никто и никогда на свете.

Клянусь, если б знал, что такое будет, то позволил бы себя еще разок подстрелить!

Тяну ее в сторону кровати, закрываю дверь ногой, и Ветка поддается, кажется, вообще не соображая, что происходит.

Она как-то послушно и безвольно обмякает в моих руках, и складывается ощущение, что всё это время была на острие нерва, навоображала себе фигни всякой страшной, напугалась до ужаса, а сейчас, увидев меня не при смерти, а вполне себе стоящего, ругающегося по телефону и курящего, офигела и сломалась. Так бывает, когда требуется все усилия приложить, чтоб достичь чего-либо. А стоит только получить желаемое, и все, шарик лопается.

Вот и Ветка моя тоже так…

Но я ее сейчас оживлю. Накачаю.

Кровать в вип-палате очень даже хорошая, большая, да даже если б и маленькая была, похер. Мы не спать собираемся.

Я сажусь, тяну Ветку на себя, заставляю лечь сверху, глажу, веду губами по шее, прихватываю волосы на затылке так, чтоб удерживать голову и видеть ее лицо.

Смотрю и не могу насмотреться. Невероятное что-то. Это в реальности происходит? Да?

Оказавшись на кровати, Ветка немного приходит в себя, легко упирается ладошками мне в живот, опасливо, осторожно, стараясь не задеть перевязку, не надавить.

— Ты что? — шепчет она испуганно, — ты что? Тебе же больно?

— Больно, — соглашаюсь я, — потому что целовать перестала…

— Тим… Ты невозможен… — она пытается вырваться, соскольнуть с меня, но я не пускаю. Какое соскользнуть? Нет уж! Пусть сидит! Чуть толкаю ее снизу, и глаза Ветки, и без того безмерно удивленные, еще сильнее расширяются. Ощущаешь, что там такое, да?

— Вет… Ты непослушная засранка… — хриплю я, — какого хера ты тут?

— А где я должна быть? — она сводит брови одновременно хмуро и жалобно, — вы, сволочи… Ни слова… Ни звонка… Случайно узнала… Чуть с ума не сошла…

— Явно сошла, — я оглаживаю ее бедра, не удержавшись, стискиваю посильнее так, что она слабо ахает и прикусывает губу, — сказали сидеть на жопке ровно и не лезть сюда… Сказали, как все решим, приедем…