Токио

И опустила руки.

Не знаю, кто из нас прерывисто вздохнул — я или Джейсон, но вздох был. Я стояла, сжав руки в кулаки, устремив глаза в потолок. Мне казалось, что моя голова взорвется. Джейсон молчал, и, когда я осмелилась взглянуть на него, обнаружила, что его лицо очень спокойно. Он изучал шрамы на моем животе.

— Господи, — вздохнул он после долгой паузы. — Что с тобой случилось?

Он встал и сделал шаг мне навстречу, с любопытством притронулся к животу, словно бы шрамы излучали свет. Его глаза были спокойны и чисты. Он отступил, посмотрел сбоку, его правая рука легла на шрамы.

Я содрогнулась и закрыла глаза.

— Что, скажи на милость, случилось?

— Ребенок, — ответила я дрожащим голосом. — Здесь был мой ребенок.

36

В больнице мне рассказали о презервативах, но было уже поздно. За несколько месяцев до моей выписки все говорили о СПИДе, о группах риска, и одна из сестер, девушка по имени Эмма, с кольцом в носу и крепкими икрами, садилась напротив нас, заливалась горячим румянцем и показывала, как надевать презерватив на банан. Она называла его чехол, потому что в те дни именно так называли его в газетах, а когда она говорила о сексе, то называла его «ректальным сексом». Говорила она все это, отвернувшись к окну, словно обращалась к деревьям. Девушки смеялись и шутили, а я сидела в заднем ряду, смотрела на презерватив, и лицо у меня было таким же красным, как у Эммы. Презерватив. Я никогда о нем не слыхала. Честно говоря, трудно поверить, что можно так долго оставаться невежественной.

Например, значение девяти месяцев. Долгие годы я слышала шутки и произнесенные шепотком слова: «О да, кошка слизала сливки, но подожди, что с ней будет через девять месяцев». Такого рода разговоры я не понимала. Самое смешное, что, если бы меня спросили о продолжительности беременности слонихи, я бы ответила, а вот о людях не имела ни малейшего понятия. Постарались родители: я получала строго дозированную информацию.

Промашку они сделали лишь однажды, когда я прочла книгу в оранжевой обложке.

Девушка с соседней кровати уставилась на меня с недоумением, когда я созналась ей в собственном невежестве.

— Ты это серьезно?

Я пожала плечами.

— Черт побери, — сказала она, и в ее голосе был заметен страх. — Похоже, ты и в самом деле не шутишь.

Отчаявшиеся медсестры нашли для меня просветительскую брошюрку. Она называлась «Мамочка, а что у тебя в животе?». На бледно-розовой обложке книги была картинка: девочка с бантиками смотрит на огромный живот, обтянутый платьем в цветочек. В одном из отзывов на обложке книги было сказано: «Тактичная и информативная, все, что вам нужно знать, чтобы ответить на детские вопросы». Книгу я прочла от корки до корки, положила в коричневый пакет, который спрятала в глубине ящика. Как жаль, что я не прочитала ее раньше. Только тогда я поняла, что со мной происходит.

Никому в больнице я не рассказала о том, что переживала после происшествия в микроавтобусе. Прошли недели и месяцы, прежде чем я сложила по кусочкам все, что услышала из шепотков и странных аллюзий из книг в бумажных обложках на домашних полках. Когда я поняла, что у меня будет ребенок, то не сомневалась: мать убьет либо меня, либо ребенка, либо нас обоих. Это, думаю, и есть настоящая расплата за невежественность.

В переулке хлопнула дверь автомобиля. Кто-то зазвенел ключами, смеялась женщина, громко и визгливо: «Я не собираюсь больше пить, и не проси». Смех постепенно затих: они вышли на улицу Васэда. Я не двигалась, не дышала, смотрела на Джейсона, ждала, что он скажет.

— Ты хорошая девушка. — Он отступил на шаг, улыбнулся своей медленной, лукавой улыбкой. — Ты хорошая девушка, знаешь? И теперь все будет замечательно.

— Замечательно?

— Да.

Он провел языком по зубам и осторожно погладил пальцем самый длинный шрам. Он начинался в двух дюймах от пупка и шел по диагонали к бедру. Джейсон задержал ноготь на узле в центре шрама и обвел маленькие отверстия, которые хирург пытался зашить. В его голосе было заметно любопытство:

— Их так много. Как они получились?

Я пыталась ответить, но челюсть не шевелилась. Пришлось мотнуть головой.

— Нож. Кухонный нож.

— Ага, — сказал он. — Нож.

Джейсон закрыл глаза и медленно облизнул губы, его пальцы задержались на переплетении рубцов, на том месте, куда вошел нож. Я вздрогнула, и он открыл глаза, внимательно взглянул на меня.

— Он вошел сюда? Мм? Сюда? — Он прижал палец. — Похоже, что так. Похоже, глубоко вошел.

— Глубоко? — переспросила я.

В его голосе было что-то ужасное, казалось, он испытывает необычайное наслаждение. Воздух в комнате словно сгустился. Почему он хочет знать, насколько глубоко вошел нож? Почему задает мне такой вопрос?

— Так что? Он глубоко вошел?

— Да, — ответила я слабым голосом, и он сладострастно передернулся.