Токийская невеста

Я сразу все вспомнила и уже в менее поэтическом тоне поведала о старом извращенце, который под видом уборки пришел подсматривать за голой белой женщиной.

Ринри захлопал в ладоши и покатился со смеху.

— Великолепная история! Рассказывай мне ее почаще!

Я опешила. Зря я ожидала негодования, пусть даже не слишком бурного. Ринри, страшно веселясь, разыграл передо мной всю сцену: подошел, скрючившись, как старая развалина, размахивая воображаемой метлой и бросая искоса взгляды на бассейн; потом изобразил меня, жестикулирующую и кричащую «Иранай!», сам ответил мне дребезжащим голосом, что не понимает по-английски, и все это — не переставая хихикать. Я прервала спектакль замечанием:

— Остров с честью носит свое имя.

Тут он просто зашелся. Каламбур сработал тем более удачно, что по-японски имя Божественного маркиза звучит как Садо.

В дверь постучали.

— Ты готова к пиршеству?

Раздвижная дверь скользнула в сторону, две очаровательные местные дамы внесли низкие столики и поставили на них изысканные кушанья.

Увидев кайсэки,[29] я мгновенно забыла о гнусном старикашке и приступила к трапезе. Ее дополняли несколько сортов сакэ: я сочла свой сон вещим и стала с любопытством ждать продолжения.

Наутро остров Садо был весь в снегу.

Ринри повел меня к самой северной точке побережья.

— Смотри, вон там, — сказал он, указывая куда-то в морские дали, — можно разглядеть Владивосток.

Я сделала комплимент его воображению. Но он был прав: единственной мыслимой землей за этими серыми тюремными тучами могла быть только Сибирь.

— Давай обойдем остров по берегу? — предложила я.

— Что ты, это очень долго.

— Ничего, ведь так редко видишь море под снегом.

— В Японии не так уж редко.

Мы прошагали на морском ветру часа четыре. Я превратилась в ходячую сосульку и запросила пощады.

— Очень вовремя, — сказал Ринри. — Чтобы сделать полный круг, понадобилось бы еще часиков десять, не считая пути от моря до гостиницы.

— Пойдем как ближе, напрямик, — пролепетала я синими губами.

— Тогда через пару часов будем в номере.

По сравнению с побережьем внутренняя часть острова оказалась куда более красивой и интересной. Гвоздем программы были огромные заснеженные сады японской хурмы: по странной прихоти природы эти деревья, теряя зимой листья, не теряют плоды, даже полностью созревшие. Иногда доходит до того, что на живых деревьях висят мертвые плоды, наводя на мысль о смерти на кресте. Но сейчас меня не волновали покойники, я увидела самые удивительные в мире рождественские деревья — их голые черные ветви были унизаны спелыми оранжевыми фруктами в сверкающих венчиках снега.

И одного дерева в таком наряде хватило бы, чтобы свести меня с ума. А тут их был легион, застывший посреди пустынной равнины, у меня голова пошла кругом от восхищения, равно как и от вожделения — я мало что так люблю, как спелую хурму. Но, увы, сколько я ни прыгала, дотянуться так и не смогла.

«Праздник созерцания, — подумала я. — Нельзя же вечно хотеть все съесть». Но последний довод меня совершенно не убедил.

— Пошли, — сказал Ринри, — а то совсем окоченеем.

Когда мы добрались до гостиницы, он куда-то отлучился. Я быстро приняла ванну и повалилась на футон. Он вернулся, пока я спала. Когда он разбудил меня, было уже семь вечера. Вскоре служительницы принесли нам ужин.

За ужином произошел эпизод, которого я никогда не забуду. Нам подали маленьких живых осьминогов. Я знала что к чему и уже имела малоприятный опыт, когда приходится есть рыбу или другую морскую живность сразу после того, как ее убивают на ваших глазах, дабы гарантировать свежесть. Не счесть количество дорад, еще трепещущих, которых я ела, а хозяин ресторана, страшно довольный, говорил, глядя на меня: «Они живые, да? Вы чувствуете вкус жизни?» Я никогда не считала, что этот вкус стоит таких варварских методов.

Когда я увидела осьминогов, я огорчилась вдвойне: во-первых, потому что эти крохотные существа совершенно очаровательны, во-вторых, потому что не люблю сырых осьминогов. Но вернуть их на кухню было бы невежливо.

Я отвела глаза в момент убийства. Одна из девушек положила мне на тарелку первую жертву. Этот маленький осьминожек, хорошенький, как тюльпан, разбил мне сердце. «Быстро жуй, глотай, а потом скажешь, что сыта».

Я положила угощение в рот и попыталась вонзить в него зубы. И тут произошла ужасная вещь: еще живые нервы осьминога дали сигнал к самозащите, и мстительный труп схватил меня щупальцами за язык, намертво вцепившись в него. Я взвыла так, как только можно взвыть, когда спрут вцепляется вам в язык. Я высунула свой несчастный язык, показывая, что со мной случилось: женщины расхохотались. Я попыталась освободиться от осьминога руками — ничего не вышло, присоски держались крепко. Мне уже виделся миг, когда я просто вырву себе язык.